Когда цветёт светлынь-трава. Стихи Галина Рудакова
Художник-иллюстратор Вячеслав Николаевич Палачёв
© Галина Рудакова, 2018
ISBN 978-5-4474-6760-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Слово как память. Юрий Линник
Поэзия Галины Рудаковой – явление.
Устами скромного ветеринарного врача из д. Ичково заговорил Русский Север.
Заговорил внятно и полновесно.
Обаял своей родниковой чистой, образной, звучной речью.
Это похоже на чудо с Лазарем: думали, что мёртв – а он явил все признаки жизни.
Так и Русский Север. Ужели поднимется?
Память народа отмирала слоями.
Вначале забылись былины. Потом сказки.
За быличками – изредка их ещё можно услышать – вроде как должна последовать очередь слова.
Просто слова!
Самобытной лексики – народного словаря.
Но именно здесь энтропия встретила решительный отпор!
Тому свидетельство – стихи Галины Рудаковой.
Поморьска говоря – их языковая субстанция.
Древняя, исконная, доподлинная поморьска говоря!
Слова тут вплотную приближаются к архетипам – выражают готовность прорасти мифами.
Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,
Какой бы номер выкинуть на святочные дни.
Это насельники зимних прорубей.
Это – реликт двоеверия: языческое на Русском Севере не вытеснено христианским – имело место их своеобычное переплетение.
Или контрапункт – если хотите. Или интерференция.
Здесь находится важнейший ключ к пониманию Русского Севера во всей его неповторимости и уникальности.
Пласт лёг на пласт.
Потом началось перепластование.
Там образовалось богатое узорочье северной духовности – поэзия Галины Рудаковой проявляет его.
Так сложилась особая языковая почва – структурная, плодородная: поэтесса в полной мере использует её ресурсы.
В конце книги – словарик поморьской говори: приложение замечательное, самоценное.
Будто керетский жемчуг перебираешь!
Где ещё найдёшь такой переливчатый?
Диалектные слова у иных поэтов – нарочитые вкрапления: работают на стилизацию.
Тогда как у Галины Рудаковой они входят в ткань стиха с предельной естественностью.
Ведь это её родная речь.
Веши́ть – значит, ставить вехи.
Обнаруживая голографические свойства, редкостный глагол воссоздаёт зимний пейзаж Подвинья – бесконечную ширь, ледостав, первопуток.
Горючей печали в этой книге всклень.
Но нет безнадежности!
Нет чувства безысходности.
Многие страницы звучат здесь как некролог.
Точнее – как заплачка: причитание на похоронах.
С распятия мы сняли наш Русский Север – нашу деревню. Чаять ли воскресения?
Тальянка – она итальянка.
А ливенка – от русского города Ливны. Северяне особо любили эту гармошку. Число борин-складок у неё доходило аж до 40 – играя с огоньком, наяривая, гармонист буквально опоясывал себя мехами. До чего же картинно!
Сказано точно, пронзительно. И очень образно!
Пунктир: это что-то уже разорванное – но ещё не запропавшее вовсе. Ещё как-то присутствующее в мире.
Изба исчезла.
Но крапива и чернобыльник намечают её периметр.
Это тоже своего рода пунктирная прорись. Как бы эфемерная канва прошлого. Хоть это осталось!
В книге много таких проступаний – проявлений – сквожений.
Удастся ли оплотнить зыбкие силуэты Юромы и Чекуево, Верховья и Чёлмохты? Почему-то при чтении книги Галины Рудаковой я всё время мысленно видел эти великие архитектурные ансамбли Русского Севера. Верю, что тут есть некий унисон – тайное созвучье – неисповедимый резонанс.
Одна аура – один дух.
Общие корни – у всех форм северной красоты.
До них-то пагуба достать не может – верит поэтесса в новую поросль.
Стихи внушают: есть неведомые нам законы сохранения – погибшее восстанет из праха.
Вот строка Галины Рудаковой:
По ассоциации вспомнился Мартин Хайдеггер: «Смерть как ковчег Ничто есть хран бытия».
В обоих случаях речь идёт про оборотную – потаённую – светлую сторону смерти.
Про то, что Крестное Древо может обернуться Древом Жизни – чудесно процвести и заблагоухать.
Северное – схрон.
И неологизм В. В. Бибихина хран, блистательно придуманный им для того, чтобы точнее передать мысль философа.
Разные сферы. И контексты очень разные.
Но сколь значительна эта языковая перекличка!
Слово и есть хран – схрон – хранитель памяти, этого первичного условия бытия.
Поэзия Галины Рудаковой укрепляет веру в зиждительную, воскрешающую, теургическую силу слова.
Не сразу обрушился Русский Север.
Как мы ни клеймим колхозы, а они – в условиях приличного удаления от центра – всё же какое-то время удерживали инерцию общинного согласия, не подминали окончательно привычный уклад, не выдавливали из человека человеческое.
Проза Василия Белова и Фёдора Абрамова свидетельствует об этом.
Как и поэзия Николая Рубцова.
Не его ли муза перешла к Галине Рудаковой?
Поэтесса тепло вспоминает своё советское детство:
Где эти сенокосы? Где эти школы?
Потом за парты сели дети бывших школьниц.
Порой на учёбу их приходилось возить далеко.
Создавались интернаты.
Во время распутицы связь детей и родителей могла прерываться надолго.
Но встанет лёд —
Сколь значимые детали!
Связь человека и природы на Русском Севере похожа на глубинный симбиоз.
Одно прорастает в другое.
Отсюда антропоморфизм северного фольклора.
Это его свойство унаследовали стихи поэтессы:
Вочеловечивание природы получает в игре этих образов своё максимальное выражение.
Замечателен этот осмысленный взгляд!
Не уйти от него. Не спрятаться!
Сегодня в нём читается упрёк.
И глубокая обида. И острая боль.
Можно и должно говорить о народном пантеизме – мироощущение Галины Рудаковой пронизано им.
Реки и речки на лике Русского Севера – как характерные черты, чёрточки.
Стихи поэтессы на эту тему соединились у меня в отдельный цикл.
Что я ощутил при их чтении?
Река – и душа: они теперь нераздельны.
Они как сообщающиеся сосуды!
Мелеет родная река – и мы духовно скудеем.
Нагрянуло половодье – и радость бытия достигает пика.
Приложиться к воде – как поцеловать её: это народное, настоящее.
Или ещё:
В 1916 г. Николаев Клюев пишет цикл «Земля и железо».
Означена трагическая антитеза!
Вскоре отшатнётся – и рухнет ниц – ранимый Сергей Есенин, оторопело увидев, как на его жеребят несётся «стальная конница».
Заброшенные МТС – апокалиптическое зрелище: ужасают эти кладбища металла.
Тема, ставшая нервом нашей крестьянской поэзии, нашла своё преломление и у Галины Рудаковой.
Старушки собирают клюкву на ближнем болоте.
И вот появляется ушлый горожанин:
Без ягод остались местные жительницы.
Малый конфликт?
Нет, великая коллизия, здесь явившая себя через частность.
Гигантская грабилка прошлась по Русскому Северу – искорёжила и опустошила его.
Поморье – Синегорье – Пятиречье: это кодовые понятия нашей культуры.
Ореол бессмертной поэзии стоит над ними.
Здесь – на высоких широтах – осели многие мотивы и символы Ойкумены.
Здесь и природа, и история потворствуют мифогенезу.
Космическая метафора!
Она в духе молодого Владимира Маяковского – сомасштабна ему.
Угадываете в ней один из ключевых архетипов человечества? Представление о мировом яйце независимо возникло у многих этносов.
Некоторые стихи Галины Рудаковой я смело отнёс бы к вершинам женской любовной лирики.
Эта тема требует предельной – экстремальной, на разрыв – искренности.
Это исповедальное!
Когда ничего нельзя утаивать.
Перед любимым – как перед Богом.
Порой оба суровы. Если не сказать – безжалостны.
Эмоциональное напряжение тут зашкаливает.
Захватывает свежий и сильный ритмический рисунок в этих стихах:
Великолепно!
Очень меня волнует сегодняшняя жизнь Русского Севера.
Переписываться с Галиной Николаевной – как держать руку на пульсе Подвинья.
Не просто там.
Когда бы не малолюдье – быть бы мятежу.
Многие годы Галина Рудакова обихаживала легендарных коров-холмогорок.
Племенное стадо загублено пришлым приватизатором.
А уезжая, он бросил на произвол судьбы табун лошадей.
