Он колебался. Сыпь под одеждой горела, будто предупреждая: не трогай прошлое. Но Лиза взяла его руку и провела первую линию – извилистую, как русло.

– Не бойся. Я с тобой.

Они рисовали весь день. Синяя река обрастала деталями: мальчики на берегу, не уток, а кораблики из газет; солнце, сплетённое из лепестков Агата; крылья, поднимающие Давида из воды. К вечеру Марк, исчерпанный, рухнул на землю, глядя на их творение.

– Он свободен, – прошептала Лиза, обнимая его со спины. – И ты тоже.

Он почувствовал, как что-то лопнуло внутри – старый шрам, затянутый страхом. Сыпь утихла, оставив лишь лёгкий зуд.

– Спасибо, – он повернулся к ней, стирая синюю краску с её щеки. – За то, что не сбежала.

– Я ведь тоже учусь, – она улыбнулась, прижимая его ладонь к своему сердцу. – Доверять.

Ночью Марк остался на заводе. Он сидел у Агата, слушая, как Лиза вполголоса напевает мелодию, которой её учила мать. Внезапно из темноты донесся скрежет – будто кто-то волочил цепь.

– Ты слышал? – Лиза насторожилась.

Они подошли к арке с рисунком. Ветер трепал холст, но сквозь краски проступало что-то иное – тень, похожая на мальчика. Давид.

– Марк… – голос был едва слышен, как шелест листьев. – Пора отпустить.

Лиза сжала его руку. Марк шагнул вперёд, касаясь холста. Тень рассыпалась на синие брызги, а на месте реки осталось лишь чистое полотно.

– Он прав, – прошептал Марк. – Мы закончили.

Утром они нашли у Агата новый бутон – белый, как невинность. Лиза сорвала его и вплела в волосы Марка.

– Теперь ты часть этой истории. Навсегда.

Он не знал, что будет завтра. Но впервые за долгие годы июньский воздух пах не смертью. Он пах дождём, краской и возможностью начать всё сначала.

Солнце садилось за кирпичный завод, окрашивая небо в оттенки абрикоса и лаванды. Марк стоял под аркой, где когда-то они с Лизой переписали реку его прошлого, и сжимал в кармане крошечную коробочку. В ней лежало кольцо – не золотое, а керамическое, вылепленное из глины завода и обожжённое в печи, которую они вдвоём восстановили прошлой осенью. В центре сверкал осколок синего стекла, найденный у корней Агата. Лиза называла его «осколком неба, упавшего, чтобы напомнить о высоте».

Он глубоко вдохнул. Воздух пах дождём и краской – Лиза где-то рядом, вероятно, дополняла новый фресковый портрет Агата, разросшегося теперь в целую клумбу. За три года их странное убежище преобразилось: ржавые трубы опутали вьющиеся розы, граффити слились с мозаикой из битой плитки, а в центре двора, под защитой стеклянного купола, цвели десятки эхинацей – алых, белых, лиловых. «Сад воспоминаний», – называла его Лиза. Здесь, среди цветов, они хоронили прошлое: фотографии Давида, письма от отца, который так и не простил себя, осколки страхов Марка.

– Ты опять замер, как столб? – Голос Лизы донёсся сверху. Она балансировала на стремянке у стены, подрисовывая крылья огромной бабочке, чьи узоры повторяли её собственные татуировки. – Помоги лучше плитку подать. Зелёную, из новой партии.

Марк ухмыльнулся. Именно так всё и начиналось – её приказы, его подчинение, которое всегда вело к чему-то прекрасному. Он подошёл к ящику с керамическими фрагментами, выкрашенными в оттенки летней листвы, и выбрал несколько, напоминающих лепестки.

– Держи. – Он протянул плитки, стараясь не смотреть ей в глаза. Боялся, что она сразу прочитает в них тревогу.

Лиза спустилась, оставляя на его ладони следы краски – золотой и терракотовой. Её волосы, теперь укороченные до плеч, были перепачканы в гипсе, а на шее красовался кулон – вторая половинка глиняного сердца, подаренного Марком в день, когда он впервые сказал «люблю».