– Я не могу, – выдохнул он, отступая.

– Можешь, – Лиза встала, преграждая путь к отступлению. – Иначе зачем ты приходишь сюда каждый день? Не ради Агата. Ради того, чтобы убежать.

Его ладони вспотели. Сыпь на спине запылала, но в этот момент Лиза взяла его руку и прижала к стене – туда, где крылья сливались с трещиной.

– Боль – это не враг. Это компас. Он показывает, где спрятана правда.

Марк закрыл глаза. И заговорил.

Они просидели до полудня, пока солнце не стало палящим. Марк рассказывал, а Лиза рисовала – её карандаш скользил по бумаге, превращая слова в образы. Давид на берегу реки с удочкой. Их тайный побег на завод, чтобы спрятаться от отца-алкоголика. Последний день, когда брат исчез, а Марк замер, парализованный страхом, вместо того чтобы прыгнуть вслед.

– Я должен был его спасти, – голос Марка прервался. – Но я…

– Ты был ребёнком, – Лиза положила блокнот на колени. На последнем рисунке она изобразила двух мальчиков: один тонул в реке из алых мазков, другой стоял на берегу, его тело обвивали чёрные ленты.

– Виноват не ты. Виновата река. Виновато время. Виноват страх. – Она провела пальцем по лентам. – Но ты до сих пор позволяешь им душить себя.

Марк вскочил, сбивая кружку. Кофе растекся, повторяя очертания острова на пыльном полу.

– Ты ничего не понимаешь! – крикнул он, чувствуя, как сыпь расползается по шее. – Ты пришла сюда со своими красками и думаешь, что можешь всё исправить? Это не твоя боль!

Лиза не отступила. В её глазах не было страха – только грусть.

– Нет. Но если ты поделишься ею, она станет меньше.

Он хотел убежать, но ноги предали. Марк рухнул на колени, содрогаясь от рыданий, которые копились годами. Лиза обняла его, несмотря на сопротивление, и её пальцы впитали соль его слёз, как бумага впитывает чернила.

Агат зацвёл в ту ночь. Марк, вопреки всему, вернулся на завод под покровом темноты. Лунный свет серебрил лепестки, превращая их в хрупкие крылья. У корней растения он нашёл блокнот Лизы – открытый на странице, где она нарисовала их обоих: он, держащий лейку, она, смеющаяся с кистью в руке. Внизу было написано: «Страх – это не конец. Это начало истории, которую ты ещё не рассказал».

Он не слышал, как она подошла. Лиза стояла в пижаме, закутанная в клетчатый плед, и смотрела, как он гладит пальцем строки.

– Я не хотела причинить боль, – сказала она.

– Ты её причиняешь, – Марк поднял голову. – Но, кажется, это единственный способ, которым я могу дышать.

Они сидели до рассвета, плечом к плечу, слушая, как ветер играет в трубах. Лиза рассказывала о своём детстве – о матери, умершей от рака, о годах в приюте, о том, как рисование стало её спасением.

– Каждая картина – это письмо тем, кого нет, – прошептала она. – Может, поэтому я ищу истории в таких местах. Чтобы напомнить миру, что даже в руинах есть жизнь.

Марк взял её руку. Шрам на её запястье – тонкий, как паутинка – был похож на его сыпь.

– Ты рисуешь, чтобы забыть?

– Чтобы помнить. – Она повернулась к нему, и их лица оказались в сантиметре друг от друга. – И чтобы те, кого мы любим, не исчезли навсегда.

Он поцеловал её. Медленно, осторожно, боясь, что она рассыплется, как сон. Но Лиза ответила – её губы были тёплыми, сладкими от карамели, которую она вечно сосала. Ветер подхватил лист из блокнота, унося в небо рисунок с крыльями.

Утро началось с сюрприза. Лиза привела Марка в дальний угол завода, где ржавые трубы образовывали подобие арки. Под ней, на земле, лежал холст размером с стену, залитый красками всех оттенков синего.

– Это твоя река, – сказала она, вручая ему кисть. – Перепиши её.