Джеймс откинулся на спинку кресла. Оно мягко подстроилось под его позу. «Неоптимальность изоляции». «Факторы уязвимости потерпевшей». «Коэффициент ОСЭ 92.7%». Слова висели в воздухе, холодные, острые, как осколки стекла. Он представил Сару. Ее «факторы уязвимости»? Молодость? Доверчивость? То, что она шла домой одна? По логике «Фемиды», ее убийца, будь он пойман до реформы, тоже мог бы получить терапию вместо тюрьмы. Или его бы оправдали по «техническим причинам». Хаос или холодный расчет – какая разница для жертвы? Для тех, кто остался?

Цинизм, его верный щит, дал трещину. Сквозь нее пробивался старый, знакомый гнев. Гнев на систему, которая превратила боль в проценты, насилие – в «корректируемый импульсивный потенциал», а справедливость – в «максимизацию Общего Блага». Гнев на себя, потому что он был частью этой машины. Он ставил визирь. Архивировал. Поддерживал иллюзию порядка.

На экране стола мерцало лицо потерпевшей – стандартная 3D-аватарка, сгенерированная на основе биоданных. Молодая женщина. Испуганные глаза. #Cit-774GH2. Эмили? Марта? Какое-то имя должно было быть за этим номером. Какая-то история, кроме «неосознанного провоцирования».

Джеймс Коул, следователь прокуратуры, циничный и замкнутый, с тенью сестры, навсегда застывшей в его зрачках, смотрел на голограмму дела. На безупречную логику алгоритма. На холодный приговор будущему. Он чувствовал, как что-то щелкает внутри. Не чип. Не программа. Что-то старое, аналоговое, человеческое. Что-то очень опасное.

«Визирь поставлен,» – пробормотал он голосовой команде, закрывая файл. Синий индикатор на столе сменился на зеленый – дело ушло в архив, в безупречную цифровую вечность «Фемиды». Но в кабинете повисло неразрешенное напряжение. Тень сестры сгустилась. А холодное, маслянистое чувство в груди говорило ему, что это только начало. Начало войны, которую он еще не осознал, но которую уже объявил. Бесчеловечной логике алгоритма.

Воздух в Зале Объективной Реституции №3 был настолько чистым, что резал легкие. Не физически, а концептуально. Он был лишен запаха страха, пота, слез, адреналина – всего, что веками пропитывало залы судов. Здесь пахло озоном, антистатиком и… ничем. Полностью стерильная среда для стерильного правосудия.

Джеймс Коул сидел в кресле из белого пам-пластика, впитывающего малейшую влагу, и чувствовал себя образцом на лабораторном столе. Перед ним, занимая всю дальнюю стену зала, парил Многогранник. Физическое воплощение «Фемиды-7» в этом пространстве. Не голограмма, а реальный объект – сложная конструкция из матово-черных панелей, перемежающихся с полупрозрачными сегментами, сквозь которые мерцали и перетекали потоки света – холодного синего, успокаивающего зеленого, предупреждающего янтарного. Это был не экран, а интерфейс. Окно в сознание бога, которому доверили весы.

В центре зала, в лучах ненаправленного света, стоял субъект. #Cit-335LK9. Тот самый, из дела #F7-PR2055—88741. Джеймс впервые видел его «в плоти», а не как набор данных. Мужчина лет тридцати, в стандартном сером комбинезоне «ожидающего вердикта». Он выглядел… обычным. Ни капли монстра. Слегка помятым, испуганным, с тремором в руках. Высокий импульсивный потенциал, корректируемый. Слова из обоснования вердикта всплыли в памяти Джеймса с ледяной ясностью.

Напротив, отделенная прозрачным, но непроницаемым для звука экраном из силового поля, сидела #Cit-774GH2. Потерпевшая. Эмили Торн – Джеймс все же нашел ее имя, покопавшись в допотопных бумажных архивах прокурорской библиотеки (единственное место, где еще хранились имена, а не цифры). Она сидела сгорбившись, руки сжаты в коленях, взгляд прикован к узорцу на идеально отполированном полу. Ее лицо было бледным маской, с темными кругами под глазами. Умеренно устойчивый психопрофиль. Джеймсу хотелось закричать от бессилия. Она выглядела так, будто ее вывернули наизнанку и оставили сушиться.