– Ваше Императорское Высочество! Да откуда они будут-то, эти уведомления, если только вчера вечером приказ поступил очистить этот дом от жидов?! – удивлённо он начал разводить руками. – Мы ж люди маленькие, нам приказали, мы и сделали! – оправдывался он. А вот эта оговорка про конкретный дом мне не понравилась.

Всё-таки мы достаточно громко разговаривали, и народ стал обращать на нас внимание. Прекратила голосить какая-то здоровая бабища, подобрались городовые, и начал подтягиваться любопытный народ.

В этот момент рядом с нами остановился явно дорогой экипаж, и из него вышел сам обер-полицмейстер, Юрковский Евгений Корнилович, одетый в форменный мундир с накинутой поверх шинелью, а за ним из коляски буквально вывалился какой-то полный мужчина в штатском костюме, который чуть не лопался на его безразмерном пузе. Они о чём-то переговаривались и не особо интересовались происходящим.

Тут из толпы выскочил какой-то нижний полицейский чин и, подскочив к вновь приехавшим господам, начал что-то им рассказывать, указывая кивком головы в нашу, с Елизаветой Фёдоровной, сторону. Штатский и обер-полицмейстер всполошились и, разглядев нас, ускоренным темпом пошли в нашу сторону.

–Здравия желаю, Ваши Императорские Высочества! – деланно радостным голосом начал приветствовать нас с Элли генерал. – С праздником великим вас! – частил он волнительно. – Как мы рады вас видеть! Разрешите вам представить, – указал он на толстяка, – Залихватов Семён Васильевич. Видный деятель и меценат нашего города, а также владелец многих жилых домов в Москве.

– Безмерно рад видеть вас, Ваши Императорские Высочества… – пролепетал невнятным голосом этот пузан и присел, изображая то ли поклон, то ли книксен. Был он пузат и потлив, с жидкой бородкой на лице, которая не смогла скрыть его многочисленные подбородки. Костюм на нем был дорогой и явной иностранной кройки, по обшлагам вилась вышивка серебром. Я рассматривал этот образец пошлости, и во мне разрасталось чувство брезгливости.

– Здравствуйте, господа. Евгений Корнилович, объясните мне, пожалуйста, что тут происходит. И почему наша доблестная полиция в Великий Праздник выгоняет из домов наших граждан?

Так получилось, что все окружающие прислушивались к нам, и мои слова прозвучали очень ясно и громко, хотя я и не повышал голоса.

– Видите ли, к нам в полицию поступало много жалоб из этого домовладения. Жаловались на евреев и на запахи из их квартир, на то, что они собираются в большие компании и ведут нарушающие порядок разговоры… – оправдывался полицейский, а я смотрел на толстяка и видел, что дело тут вовсе не в жалобах.

– Жалобы – это, конечно, важно, но что-то я здесь не вижу мундиров охранного отделения, – перебил я его, – и ещё, по какой причине это выполняется так грубо и с нарушением устава полицейской службы? – и не дожидаясь ответа, обратился к своему охраннику.

– Приведи ко мне вон того старика с пейсами, только аккуратно, – сказал и отвернулся от этой парочки. «Да, собственно, и так всё ясно. Воспользовавшись указом императора, решили быстро получить выгоду», – так размышляя, наблюдал, как ведут ко мне пожилого еврея. Тот имел вид чуть помятый и какой-ко затрапезный. Старые опорки, потёртые штопаные шаровары, тужурка с чужого плеча, ну и кипа, что венчала полностью седую голову.

А из-под очков на меня посверкивала вся «грусть» жидовского народа.

На фоне моего казачка, что аккуратно сопровождал старика ко мне, был он подобен старому ослику пред богатырским конём. Такой же маленький и щуплый.

– Скажите мне, уважаемый, у всех ли ваших есть разрешение жить в Москве? – обратился я к этому жиду, которого привели ко мне. У того вид был смиренный и взгляд всё повидавшего человека.