У Алисы был вкус. Она понимала, что всё это выглядит как дешёвый клишированный ромком. И ничего не могла поделать с наползающей на лицо улыбкой. Куда всё это пропало? Алиса не помнила.

Сколько не напрягала мозг, не могла специально воскресить в голове ни одного эпизода того периода. Но в моменты прозрения видела всё будто бы наяву. Да и когда с Аней гуляла, легко вспоминала истории. Но специально – никак.

Когда апрель подошёл к концу и тепло разлилось маревом по Москве, Марк понравился Алисе ещё сильнее: с ним можно было часами гулять по улицам столицы, рассматривая архитектуру, шутить дурацкие шутки, готовиться к экзаменам, по пятнадцать раз фотографировать одно и то же небо над рекою и ходить по музеям. Марк любил картины и музыку. Алиса и там, и там была безнадёжным обывателем и таяла на месте от тех, кто в этом что-нибудь понимал.

– Ты закончила?

– Почти. Пара абзацев, и погнали.

– Сёрф закрывается через тринадцать минут. Может, сохранишься и пойдём?

– Да нет, я успею. Не мешай только.

Марк пожал плечами. Потом покрутил – одним, вторым, обоими – с приближением сессии ты словно прилипаешь к ноутбуку, становишься с ним одним целым. Буквально: руки замирают в одном положении, пальцы двигаются отлаженно, безошибочно, будто крутятся на подшипниках и управляются миллионами рычажков.

Марк встал, потянулся, ознаменовав конец работы и полез под стол – выдёргивать зарядку из гостеприимной розетки кофейни. Алиса сосредоточенно, будто лыжник на финальном кругу, смотрит в экран, отбивая чечётку на клавиатуре. Решающая гонка перед сдачей эссе. Сколько гениальных мыслей приходило в эти минуты. Сколько из них не было записано…

Марк медитативно убирал стол. Стакан в стакан, снять крышку, смять обёртку, – пальцы живут своей, отстранённой от суматохи разума, гармоничной жизнью, – сложить мусор в стаканы, туда же – крошки от одного сэндвича на двоих: атмосфера атмосферой, а стипендия ниже всех мыслимых минимумов, не то что прожиточного.

Пальцы. Пальцы Марка – произведение искусства. Тонкие, длинные, гибкие. Они двигаются так, что у Алисы не хватает слов их описать – не дирижёр, не балет… Что-то не от мира сего. А разве могло быть иначе? Не имело права.

Впервые эти пальцы Алиса заметила в ту самую ночь, когда вела его пьяного через пост охраны. Не сразу, конечно – они как-то затерялись в бардаке его комнаты. Вообще, Алисе чужой бардак нравился – он многое говорит о человеке. Это не просто разбросанные вещи. Это человек чем-то увлёкся, и забыл, что выходить через минус полчаса; сидел допоздна и уснул за столом; мучительно выбирал ту самую вещь, выкидывая из шкафа всё, что мог, и на уборку не осталось ни минуточки; бросил, потому что отвлекли; отвлёкся, потому что не может бросить.

– Успела.

– Молодец, а теперь давай быстрее, а то нас тут закроют.

– Если бы…

Вышли в май.

– Давай длинным путём?

– Не опоздаем? – Марк для порядка включил внутреннего душнилу, но послушно направился в противоположную от ближайшего метро сторону.

– Куда нам опаздывать?

– Утром завтра. Нам на коллоквиум, если ты вдруг забыла.

Длинный путь представлял из себя набережную с гитаристами на каждой скамейке, запоздалых скейтеров, теряющихся в темноте парка, мост с жёлтыми укреплениями – опять забыла, как он там называется, – рыжие огни в тяжёлой, ртутно-смолянистой воде и медленно остывающий прожаренный воздух. Жара такая, что то и дело вспоминается Михаил. То Булгаков, то Берлиоз, от и вовсе архангел. Поневоле внимательней всматриваешься во всех незнакомцев в костюмах (главное – в обед в Сити не соваться), дёрганно реагируешь на стук трости в метро: мало ли какой дедушка устоит варьете?