Но тут появляется сестра Рита, вторая медсестра, женщина простая и болтливая, как сорока. И начинает она всем подряд рассказывать – кто спросит, кто не спросит – про редьку эту самую. «Вы представляете, – щебечет Рита, – Глушко Лизке салат принесла! Редька одна! А Лизка же не стала обижать, взяла. А потом – в унитаз! А вонь – на весь центр! Егор газовщиков вызвал! Марьванна взбесилась! Пациентов ругает ни за что!» И хохочет Рита, довольная, как будто кино комедийное посмотрела.

А Вера Глушко – вот же неудача – как раз мимо проходила. Услышала Ритину болтовню, про салат свой узнала, и про унитаз. И тут ее как прорвало. Глаза слезами налились, губы задрожали, и как завопит она на весь центр: «Салат мой! В унитаз?! Мою любовь в унитаз?!» И в истерику – головой о стену, руками машет, волосы рвет на себе.

Начался полный алес. Марьванна бросила ругать пациентов, переключилась на Глушко, пытается ее успокоить. Рита стоит, хлопает глазами, понимает, что переболтала лишнего. Сторож Егор бегает с рацией, газовщиков ждет. Пациенты вылезли из палаты, смотрят на это безумие, как на спектакль бесплатный. Кто смеется, кто сочувствует, кто просто стоит и ничего не понимает.

А Лиза – стоит в сторонке, смотрит на этот балаган, и думает: «Ну вот и приехали. Редька проклятая. Маленький салат, а сколько шума. Вот тебе и доброе дело хотела сделать, не обидеть человека. А вышло – как всегда. Как в этой дурке всегда и бывает». И пахнет редькой вокруг, ядреной и дьявольской, как символ всего этого безумия. И не понятно – смеяться или плакать. А скорее всего – и то, и другое сразу. Потому что жизнь – она такая, как эта редька – горькая, ядреная, и до слез прошибает. Особенно в таком месте, как это.

…И вот, когда Марьванна, вся красная от крика и беготни, наконец, кое-как успокоила Веру Глушко, которая уже начала грызть стену, случилось чудо, вернее, то, что в дурдоме чудом и не считается. Миссис Глушко вдруг раз – и забыла. Вот как будто кнопку «перезагрузка» нажали в ее голове. Слезы высохли, истерику как ветром сдуло. Ну психи, что с них возьмёшь… Посмотрела она на Лизу ясными глазами, улыбнулась как ни в чем не бывало и руку ей протягивает: «Лиза, милая, ты чего такая кислая? Пойдем лучше в шахматы сыграем! Я сегодня прямо гений шахмат!»

Лиза стоит обалдевшая, рот разинула. Только что человек головой об стену бился, а тут – шахматы подавай. Вот тебе и психиатрия, во всей своей красе. Марьванна тоже стоит, как громом пораженная, только что нервы рвала, а тут – вот оно, спокойствие и благодать. Тут уж не знаешь – смеяться или плакать. Скорее уж – руками развести и сказать: «Ну и ладно».

В это время приехали газовщики, на машине с мигалкой, как положено. Сторож Егор рапортует гордо, что бдительность проявил, газ почуял. Газовщики ходят, нюхают, приборы достают, ищут утечку. И находят – аромат редьки, конечно. Объяснили им, что это не газ, а редька, типа – перепутали люди. Газовщики посмотрели на всех как на ненормальных – а кто бы сомневался? – покрутили у виска и уехали. А Егору Марьванна влепила выговор – за панику и самодеятельность. «В следующий раз, – говорит, – без моего ведома – под статью пойдешь! Понял?» Егор голову повесил, понял, конечно. Бдительность – это хорошо, а начальство слушать – еще лучше. Особенно в дурдоме.

Пациентам же влетело по полной. Марьванна собрала собрание, устроила разнос на весь центр. Кричала, что они неблагодарные, что еду переводят, что безобразничают и вообще – не люди, а катастрофа. И лишила их всех привилегий на месяц – никакого кино по вечерам, никаких дополнительных прогулок, и чай – только без сахара. Пациенты сидели молча, слушали ругань, как дождь за окном. Привыкли уже – ругают их тут за все, и без повода тоже. Месяц без кино – ерунда, переживем. Главное, чтобы не били.