Вероятно, ей было так же холодно, как и мне. Я ждала, когда она сядет первой, чтобы последовать ее примеру. Иногда мы подолгу лежали на надгробиях, пока не начинали коченеть, и потом, чтобы согреться, приходилось прыгать, разминая кости и стуча зубами. Фабьенна считала, что мы должны постоянно испытывать пределы своих возможностей. Не пить, пока жажда не станет царапать горло, как песок. Не есть, пока голова не закружится от голода. В любом случае есть было особенно нечего. Немного хлеба и, если повезет, кусочек сыра. Иногда мы вставали лицом друг к другу, задерживали дыхание и считали на пальцах, проверяя, как долго сможем продержаться и насколько покраснеем, прежде чем придется сделать вдох. Лежа на надгробиях, мы не шевелились, пока не становились холодными и неподвижными, как смерть. Фабьенна объяснила, что если тянуть до последнего, прежде чем сделать что-то, то мы не оставим миру возможности нас подловить. «Каким образом подловить?» – спросила я, и она ответила, что не видит смысла объяснять, если я сама не понимаю. «Просто повторяй за мной и делай только то, что я тебе скажу», – велела она.

– Как думаешь, что сейчас делает месье Дево? – спросила Фабьенна, сев.

Я ощутила прилив благодарности. Я бы не удивилась, если бы она решила не двигаться до восхода солнца. У меня не было бы выбора, кроме как лежать рядом с ней. Но мои родители, в отличие от отца Фабьенны, заметили бы, что я не явилась домой к тому времени, когда пора ложиться спать.

– Не знаю, – ответила я.

– Давай навестим его, – предложила Фабьенна.

– Зачем? Мы его не знаем.

– Ему нужно чем-то себя занять. Как и всем вдовцам.

Отец Фабьенны был вдовцом, так что она, вероятно, что-то знала о вдовцах.

– Что мы можем сделать для месье Дево? – спросила я.

– Мы можем сказать ему, что пришли предложить свою дружбу.

– А ему нужны друзья?

– Может, да, а может, и нет, – ответила Фабьенна. – Но мы скажем, что нам нужно, чтобы он стал нашим другом.

– Зачем? – удивилась я.

Раньше, когда Фабьенна еще ходила в школу, некоторые девочки напрашивались к нам в подруги, но они быстро понимали, насколько унизительно ожидать чего-то от Фабьенны, которая разглядывала их с ехидным любопытством, а потом медленно произносила: «Не понимаю, с чего тебе взбрело в голову, будто мы хотим с тобой дружить».

– Человек вроде месье Дево может пригодиться, – объяснила Фабьенна. – Мы можем сказать, что хотим, чтобы он помог нам написать книгу.

– Книгу?

Последние два года Фабьенна не ходила в школу. Иногда она просматривала мои хрестоматии, чтобы не отставать от меня, но ни одна из нас в жизни не видела настоящей книги.

– Да, мы можем написать книгу вместе.

– О чем?

– О чем угодно. Я могу сочинять истории, а ты – их записывать. Интересно, это вообще сложно?

Я и правда писала письма лучше, чем Фабьенна. К тому же у меня был хороший почерк, и я каждый год получала школьную награду за чистописание. А Фабьенна умела сочинять истории. О свиньях, курах, коровах и козах, птицах и деревьях, оконных занавесках мамаши Бурдон и конной повозке папаши Гимлетта. И о Джолин, старшей сестре Фабьенны, которая давным-давно умерла. Я уже не помнила, как выглядела Джолин, но Фабьенна сочинила несколько историй о призраке Джолин и о призраке ее ребенка. Фабьенна называла его Малыш Оскар, хотя он умер до того, как ему успели придумать имя. А еще был призрак Бобби, американского возлюбленного Джолин. Бобби был негром, его предали военно-полевому суду и повесили после того, как Джолин забеременела.

Все они умерли, когда нам с Фабьенной было почти по семь лет. Я помнила, как Джолин отхлестала нас с Фабьенной пучком крапивы, поймав, когда мы крались за ней и Бобби, и я помнила шоколадки, которые он бросил нам, чтобы мы перестали за ними следить. Мы с Фабьенной гадали, что Бобби делал с Джолин в джипе или когда увозил ее куда-нибудь, куда мы не могли добраться пешком. Мы пытались разыгрывать все это, пользуясь воображением. Мы чувствовали себя достаточно взрослыми для всего на свете, включая созерцание мертворожденного младенца, который был темнее, чем наша коза Флер. Мы с Фабьенной обе коснулись его головы, липкой, серой и чуть теплой, когда внимание всех этих женщин было приковано к Джолин, которая, издавая ужасные звуки, истекала кровью и вот-вот должна была умереть.