– Теперь ты и впрямь похожа на идиотку, – заметил он. – Улыбнись как раньше. Напусти на себя вид.

– Какой вид?

– Загадочность, скромность, кокетство.

Я понятия не имела, о чем он говорит, поэтому только пожала плечами, отвернулась и стала смотреть на поле за окном. Месье Дево был груб и смешон, но таковы все взрослые, и мне не составляло труда их терпеть. Мы с Фабьенной дружили не просто так. Только позже, когда я познакомилась с другими девочками и узнала своих племянниц и племянников, я поняла, что нас с Фабьенной объединяло нечто, нечасто доступное детям (да если уж на то пошло, и взрослым). Ни одна из нас не испытывала к родителям ни сильной любви, ни сильной неприязни. А мир состоял из людей, которые мало чем отличались от наших родителей, поэтому вполне естественно, что ни одна из нас ни к кому не испытывала ни сильной любви, ни сильной неприязни. Мы держались друг за друга, и долгое время этого было достаточно.

В Париже я улыбалась сначала месье Перре, другу месье Дево, а затем мужчинам, с которыми они возили меня знакомиться в разные издательства. Мать разрешила мне надеть самое нарядное платье, из розовой шотландки, с круглым воротником и рукавами, туго застегнутыми на пуговицы. Оно было у нее еще до замужества, а на мне висело.

Один из мужчин, с которыми мы познакомились в издательстве, долго смотрел на меня и спросил месье Дево, действительно ли я написала книгу сама. «Ну конечно», – сказала я, прежде чем месье Дево успел ответить. Это был первый раз, когда я заговорила, не считая приветствий.

Мужчина попросил месье Дево и месье Перре подождать в его кабинете, а меня отвел в другую комнату.

– Вот, – сказал он, пододвинув ко мне лист бумаги и карандаш. – Я собираюсь выкурить сигарету. Пока я буду это делать, ты напишешь для меня абзац.

– О чем? – спросила я.

– О чем хочешь, – ответил он. – Нет, давай уточним: о мужчине, курящем сигарету.

Это было испытание, которое я не могла провалить. Я смотрела, как он чиркнул спичкой, и его чисто выбритое лицо приобрело более теплый оттенок в отсветах маленького колеблющегося пламени. Я взяла карандаш и недолго думая начала писать. Единственное, что придавало мне уверенности, – это мой почерк. Даже месье Дево, который был обо мне невысокого мнения, однажды сказал: никто не ожидал, что девочка вроде меня будет так писать.

Позже, в поезде, когда мы ехали домой, месье Дево спросил меня, что я делала в комнате с тем мужчиной, и я ответила, что мы говорили о том, как я сочиняю рассказы, а еще этот мужчина хотел убедиться, что я умею писать на правильном французском. Я записала то, что он продиктовал из книги на полке, сказала я. Нет, я не помню, из какой книги, но он сказал, что ему понравился мой почерк. Я не была уверена, поверил ли мне месье Дево, но в мои обязанности не входило завоевывать его доверие или симпатию.

Вот что я написала в тот день для курящего мужчины и что впоследствии было напечатано в предисловии к «Счастливым детям»:

Джонни Американец плакал. Он обхватил голову руками, а гигантскими локтями уперся в гигантские колени. Ему наверняка было неудобно сидеть в этой детской позе. Я спросила его, что случилось, но сегодня он, похоже, решил, что не понимает моего французского. Он не мог перестать плакать, поэтому я подняла пиджак, который он бросил на землю. В правом кармане лежала пачка сигарет. Я видела раньше, как он ее доставал. В другом кармане я нашла спичечный коробок, чиркнула спичкой и прикурила. Мне потребовалось несколько попыток, и я сунула сигарету в рот и затянулась, как делают мужчины. Мне удалось закурить, но пришлось пару раз сплюнуть, поскольку мне не понравился привкус гари во рту. Джонни не поднимал головы. Я просунула свою руку под его и попыталась сунуть сигарету ему в рот. Он взял ее и отшвырнул подальше. Какое расточительство. Я хотела пойти потушить ее и отнести отцу, но прежде чем успела пошевелиться, Джонни схватил меня за руку с такой силой, что я едва не ударилась об него. Его глаза были налиты кровью, и впервые с тех пор, как мы познакомились, он выглядел пугающе. К счастью для меня, рядом с нами стояла Кларабель и жевала что-то, как будто ей было невдомек, что я вот-вот закричу. Я попыталась вырваться, а когда Джонни не отпустил меня, направила его руку к вымени Кларабель. «Ну вот, – сказала я ему, – так ведь лучше?» Его лицо скривилось, но рука жадно обхватила вымя Кларабель. Я медленно высвободила свою руку. Джонни был не так уж плох. Будь я постарше, была бы не прочь выйти за него замуж.