– Когда книгу опубликуют, на ней будет стоять только твое имя. Мы не хотим сбивать людей с толку.

– Почему ты так уверена, что книгу кто-то опубликует? – спросила я.

– Так обещал месье Дево, – ответила она.

Мне не хотелось напоминать Фабьенне, что она сама часто давала обещания, большинство из которых выполнять не собиралась. В деревне у нее была репутация лгуньи, но это потому, что люди не знали ее так, как я. Скажем, кто-то искал сбежавшую козу. Если бы вы сказали ему, будто видели, как коза зашла в чужой сарай, вы бы солгали. Фабьенна ни за что бы так не поступила – не потому, что подобная ложь могла привести к обвинениям, ссорам или даже дракам, а потому, что люди, которых так легко одурачить, доставили бы ей меньше удовольствия. Она бы предложила хозяину свою помощь. Сказала бы, что будет высматривать козу, и пообещала, что приведет ее обратно к концу дня. Люди могли ей не верить, но что им оставалось, кроме как заранее поблагодарить в надежде, что она будет в подходящем настроении, чтобы выполнить обещание? Возможно, Фабьенна и не приведет козу, но они знали: она может заставить козу исчезнуть навсегда.

– Но разве ты не хочешь поехать в Париж? – спросила я.

Фабьенна ответила, что для этого еще будет время. Она никуда не спешила. Ей нужно было кое о чем подумать.

– О чем, например? – спросила я.

– «О чем, например», – передразнила она. – О нашей следующей книге, конечно. Когда месье Дево поможет опубликовать эту книгу, мы напишем еще одну, а потом еще.

– В итоге на нашей совести окажется множество мертвых детей, – сказала я и подумала: «Как у пары убийц».

– Я уже говорила тебе, что с мертвыми детьми покончено, – напомнила она.

– О чем же тогда мы напишем дальше?

– Да о чем угодно, – ответила она. – О почтмейстерах. Или о Париже.

– А что насчет Парижа? Как мне там себя вести? – спросила я.

Она сказала, что об этом позаботится месье Дево. Когда я спросила его, он посоветовал мне просто быть собой. От этого не было никакого толку. Я могла быть собой только с Фабьенной. Может ли стена описать свои размеры и текстуру, может ли стена вообще почувствовать, что существует, если от нее не будет постоянно отскакивать мяч?

Месье Дево сходил к моим родителям. Он сообщил им, что я написала книгу и он разослал ее нескольким издателям в Париже.

Он предложил отвезти меня туда, чтобы я с ними познакомилась. «Это может открыть ей дверь в будущее», – объяснил он моим родителям. Вряд ли они внимательно слушали его. После этого они ни разу не спросили меня о книге, которую я написала.

Я была младшей из пяти детей. Возможно, родители меня и любили, но из-за войны и освобождения, из-за неимоверного облегчения от того, что три мои сестры благополучно вышли замуж, и еще из-за ожидания смерти моего брата Жана у них оставалось мало времени, чтобы возлагать надежды на меня. Я была рада, что не придется им врать. Не то чтобы у меня имелись какие-то принципы, мешавшие лгать, но ложь кому-то сделала бы этого человека важным для меня. В те годы единственным человеком, которому я солгала, стала Фабьенна: я убедила ее, что похожа на пустой дом и в голове у меня нет собственных мыслей, а в сердце – чувств.

Тогда я не осознавала, что лгу.

Я никогда не была в Париже. За день до поездки, принеся Жану ужин, я сказала ему, что на следующий день еду в Париж. «Un voyage d’affaires»[2], – сказала я. Эти слова я почерпнула из объявления месье Дево на двери почтового отделения, в котором говорилось, что в четверг оно будет закрыто.

Я заговаривала с Жаном, только чтобы сообщить ему, что еда готова. Возможно, именно поэтому он повернулся ко мне со странным выражением лица.