Ключ от двери храма Вячеслав Петрович

Должность профессора-консультанта подлежала сокращению. «Иначе избавиться не могут», – думал Виктор Олегович с легкой гордостью, не утишающей обиду. Щемила сердце тоска потери привычного распорядка дня, кабинета со старинным кожаным диваном тридцатых годов прошлого века, доставшимся Виктору Олеговичу по наследству от великого Слуцкого, и массивным столом зеленого сукна с лампой под зеленым абажуром. В этом кабинете, коридорах, аудиториях, на этих лестницах с вытертыми временем ступеньками прошла жизнь, как брызгами на стекле от проезжающих автомобилей отмеченная старыми фотографиями и потускневшими грамотами на стенах. Уйдет Виктор Олегович, и освободят кабинет от дорогих Виктору Олеговичу вещей, и займет кабинет кто-то другой. Впрочем, можно и не гадать, известно, что займет кабинет профессор, доктор наук Виолетта Борисовна, бывшая ученица Виктора Олеговича. Формально научным руководителем аспирантки Виолетты был Слуцкий, но правила, установленные Слуцким, гласили: хочешь защитить докторскую, работай с моими аспирантами, защитятся они – подумаем, что из их диссертации взять в твою. Поэтому фактически работой над диссертацией Виолетты руководил Виктор Олегович, и звали его в те годы Витя, и непродолжительное время они с Виолеттой были любовниками. Но любовь прошла незаметно и незаметно они стали врагами. Если бы не почти ежедневное, десятилетиями прожитой жизни общение в одном коллективе, вероятно, не было бы вражды, замешанной на научном соперничестве. Виолетта смолоду была упряма – «я сама». Виктор в период влюбленности хотел от нее девочку, такую же упрямую буку. Она родила девочку. Но не ему и не от него, а от мужа, недостойного, как считал Виктор, Виолетты, приземленного, всю жизнь проработавшего на стройках начальником участка, а на пенсии затерявшегося в своем гараже за ремонтом старой «Лады» да на дачных шести сотках, на которых ни Виолетта, ни ее дочь почти не бывали. Дочь вышла замуж за англичанина и уехала с мужем в Бельгию по месту работы мужа, а Виолетта Борисовна «ушла в науку» и стала, по мнению Виктора Олеговича, злой и безжалостной к коллегам и аспирантам, но особенно к Виктору Олеговичу, который, напротив, с возрастом стал сентиментальным, поминал прежнюю любовь и не узнавал ее в этой, как говорили за глаза молодые аспиранты, «старой мымре».

Перед домом росла сосна, кроной прикрывающая крыльцо и часть веранды с бетонной площадкой, засыпанной похрустывающими под ногами шишками. На сосне висела самодельная кормушка, полная крошек. Птицы кружили подле кормушки и не решались подлететь. Раздумья о причинах такого поведения птиц отвлекли Виктора Олеговича от раздумий о своем месте в науке, и он заснул с мыслью «не посмеют».

Разбудил сын, приехавший из города позже отца.

– Не дождался меня, – упрекнул сын. – Юрий Тимофеевич тебя искал.

– Догадываюсь.

– Зачем лезешь на рожон… – не договорил сын, отец прервал, бросив приглашающий взгляд на кормушку:

– Не пойму, почему птицы не подлетают к крошкам? Все по науке.

– Может быть, тебя потому и сокращают? – не ответил на вопрос сын.

– Не меня, – поправил отец, – должность.

Сын вздохнул: – Не лезь на рожон.

– Я всю жизнь не лез на рожон. Думаю, что иногда зря.

– Твое дело. Но и на мне аукнется твоя принципиальность.

– И все же не пойму, почему птицы не залетают на кормушку.

– Ужинать на веранде будем? – спросил сын.

– В доме. Прохладно на веранде.

Ужинали молча, жена Виктора Олеговича Маргарита сидела напротив мужа, не ела, сославшись, что перекусила. Когда мужчины закончили ужинать, убрала со стола, подошла к мужу, он, задумавшись, стоял в проеме двери гостиной, открытой на веранду, лучи заходящего солнца освещали бетонную площадку, сосну, ворота, автомобиль сына. Маргарита, помолчав солидарно с мужем, сказала:

– Может все и к лучшему, Витя.

– Почему птицы не садятся на кормушку?

– Далась тебе эта кормушка. Купи новую.

– Я все сделал правильно.

– Ты не специалист по кормушкам.

– Что сложного? Может быть, все-таки дело в птицах?

Он повернулся к жене, привлек к себе, она прижалась щекой к его плечу, он сказал:

– Может быть, ты и права.

Виктор Олегович вышел на веранду, сел в кресло. Маргарита принесла плед, укрыла.

– Недолго сиди, на дворе холодно.

Она расправила складки пледа. «Вот и поживем для себя», – подумал Виктор Олегович, прочитав мысли жены.

Наутро сын отвез отца в университет. Виктор Олегович столкнулся в коридоре с Юрием Тимофеевичем, они обнялись, потрясли рукопожатием руки, «давненько, давненько».

– Заходи, – предложил друг Юра другу Вите, – давно хотел поговорить, – и, полуобняв пауком, опутывающим муху, повел Витю в свой кабинет.

Юра был моложе Вити на двенадцать лет, в молодые годы не сказать что считался учеником Виктора Олеговича, но занимал мальчишеское по отношению к мэтру положение. С возрастом их отношения стали равными, Юра делал административную карьеру, стал проректором, Витя зарабатывал научный авторитет, готовил кандидатов и докторов наук, писал монографии, учебники, статьи, интриговал, тайно мечтая стать членом-корреспондентом академии наук. Членом-корреспондентом не избрали и даже для утешения самолюбия не выдвигали, но авторитет Виктор Олегович в научном мире завоевал, соискатели ученых степеней его побаивались. Виктор Олегович купался в заискивающих улыбках, но был добр, справедлив, принципиален, любил общаться с молодежью, которую призывал равняться на ушедших в мир иной великих, – может, не всегда оценивая их заслуженно, но педагогически, по его мнению, правильно, делая предшественников почти святыми, возносил их к небесам науки, пусть и прикладной, но все же настоящей науки, в создании и развитии которой он, Виктор Олегович, принимал участие и был не на последнем месте. Всю жизнь он жил с чувством гордости за принадлежность к этому научному братству, в котором без совета с самим Виктором Олеговичем не принимались серьезные решения. И ныне, по достижению восьмидесяти пяти не ощущаемых им лет, его, выдающегося ученого, не надо скромничать, если это правда, выдающегося, сокращая должность, по сути, изгоняют из научного братства, и есть решение при очередном плановом обновлении диссертационного совета вывести Виктора Олеговича из состава и ввести Виолетту Борисовну. Виктор Олегович считал ее «неглупой бабой», и, если быть объективным, она состряпала неплохое вино, но из винограда, выращенного Виктором Олеговичем, о чем ей не следовало бы забывать. Виктор Олегович мог сколь угодно долго оппонировать Виолетте Борисовне, Юрию Тимофеевичу, прочим так себе ученым, и оппонировал, но с возрастом чаще мысленно, причем забывался, говорил вслух, и услышавшие его бормотание шептались: «старик заговаривается.

– Чаю? – предложил Юра.

Виктор Олегович кивнул.

– И пирожки с капустой? Ты как?

Юрий Тимофеевич слегка заискивающе заглянул в глаза Виктору Олеговичу. Тот утвердительно прикрыл глаза и подумал: «Подстилает. Значит, все решили».

Секретарша принесла поднос с чашками, сахарницей и блюдом пирожков, сказала:

– Только что испекли, еще и в продажу не успели выложить.

– Спасибо, – торопливо проводил ее Юрий Тимофеевич.

Он, решаясь начать разговор, разглядывал постаревшего за последние дни Виктора Олеговича: «похудел, глаза слезятся, ест неопрятно, крошки в бороде застряли, и зубы бы вставить вместо этих огрызков; какой он с виду профессор».

Виктор Олегович обжигался горячим чаем и раздумывал о том, как начать выторговывать сыну ступеньку карьеры в счет своего как бы добровольного решения на уже предрешенный уход на пенсию и красиво, достойно, торжественно уйти с грамотой, премией и обещанием, что он уходит с должности, но не из науки, в которой Виктор Олегович занимает и будет занимать выдающееся место.

– Еще? – спросил Юрий Тимофеевич, после того как Виктор Олегович допил чай, а на блюде остался сиротливый пирожок, нетронутый Витей для друга Юры, не пившего и не евшего.

– Нет, спасибо.

– Такие, Витя, дела, – задумчиво проговорил Юрий.

– Чья выдумка?

– Министерства. Требуют снизить средний возраст.

– Не будешь? – Виктор Олегович взял пирожок.

– Ешь, ешь. Чаю?

– Не надо, спасибо.

– Я тебя не только поэтому позвал. Даже совсем не поэтому. Почему ты упираешься по работе Сергеева?

– Во-первых, потому что она не уровня докторской. Во-вторых, ты, председатель совета, не боишься, что она не пройдет в ВАКе?

– По ВАКу – не наша забота. Во всяком случае, не твоя точно.

– Даже так?

– Да, даже так. Ничего объяснять не буду.

– Не объясняй. Но тебе не противно, что кандидат социологических наук, ни дня не проработавший в строительстве, покупает, пусть не за деньги, но, по сути, покупает низкого уровня докторскую и станет доктором технических наук, якобы специалистом по строительству? Что мы скажем студентам, аспирантам, они все видят, Юра.

Юрий Тимофеевич молчал, ожидая, что Виктор Олегович выговорится.

– Ради чего мы жили? – продолжал Виктор Олегович. – Потеряли страну. Теперь теряем науку. Где он, советский человек, которого из нас делали? Мы мечтали быть похожими на Павку Корчагина, а нам перестройка объяснила, что Павка – зомбированный идиот, а узкоколейка, которую он строил ценой своего здоровья, да и жизни, не нужна. Жертвы наших отцов, вся их жизнь, стали бессмысленными. И только наука, да, пожалуй, еще искусство оставались гаванью, где можно было укрыться от тоски бессмысленно прожитой жизни…