Ощущение своей беспомощности перед жизнью всё сильнее поглощало моё сознание. Едва я проникся симпатией к своему дяде, как его тут же погнали с имения, и теперь мне никогда более не суждено его видеть. За это я не мог не возненавидеть своего отца, по вине которого я лишился поддержки со стороны дяди Антонио.

– Мы должны вернуть его, – сказал я матери, надеясь на её милость.

Она неохотно повернулась ко мне, посмотрела ещё раз через ограду на ведущую к городу тропинку, по которой спускался Антонио.

– Идём, – послышалось в ответ.

И я понял, что никакой возможности спасти положение не предвидится. Я уныло направился вслед за ней. Если мне и очень хотелось кинуться к дяде, попросить прощения за отца и убедить его в том, что это была ошибка, но я ни за что не осилился бы пойти вопреки воли матери, а она, разумеется, не хотела, чтобы я как-то принимал участие в проблемах моего отца.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Вскоре весна подошла к завершению, и над Палермо на долгие месяца установился зной; ветра стихли, солнце стало припекать землю так, что приходилось подолгу выжидать вечера в доме, наблюдая при этом за расцветанием природы острова: зеленеющие холмы, растущие с новой силой винограды, беспрерывные птичьи трели в кронах могучих дубов.

Всё обрело какое-то спокойствие, умиротворение и вместе с тем выжидание. Лёжа ночью в постели и не смыкая глаз, я терзал себя мыслями о Родольфо и об Антонио, которых отец прогнал с нашего имения. Я стал ещё более убеждаться в том, что необходимо что-то предпринять. Я не хотел больше терпеть отцовскую тиранию, родной дом мне опротивел после всех этих происшествий.

«Ведь есть же выход из этого мрака, есть? – думал я всё, – Есть люди, которым не предназначено колотить слуг за любую провинность».

Я также припоминал тот день, когда мы вчетвером сидели за столом и слушали рассказ дяди.

«Просвещение. Интересное слово – просвещение. И так много значащее, определяющее всю суть того, почему одни люди счастливы, другие же – нет. За прогрессом следует просвещение, а за просвещением? Что же следует за ним?»

Дополнить эту мысль я не мог, ибо в тот момент отец резко оборвал своего собеседника. В попытках добраться до истины, я стал неотступно держать фразу у себя в голове, анализируя её с разных сторон.

«За просвещением должно следовать… благополучие. А благополучие, насколько мне известно, и есть счастье».

Да. Существуют, значит, люди, которые не занимаются тем, что издеваются над невольниками, принуждая их к ежедневной работе под палящими солнечными лучами; они живут в других городах, у них есть текстильные заводы, и они занимаются своим любимым делом и наверняка ни от кого не зависят. Это люди с просвещёнными умами, с огромными научными познаниями в самых разных областях. Ведь в конов концов, мир столь обширен и многообразен, что его не опишешь ни одним словом, ни даже одним предложением. При мысли того, что я нахожусь в замкнутом мирке, ограниченном лишь стенами помещичьего дома и прилежащими к нему виноградными плантациями, меня охватил страх.

«Неужели я проживу так всю свою оставшуюся жизнь, не познав ничего того, о чём говорил мой дядя: просвещения, науки, прогресса, знаний. Как мне к этому прийти?»

В ответ моим рассуждениям за окном послышались бушующие морские волны, бьющиеся о прибрежную скалу. Поднявшись с кровати, я подошёл тихонько к окну и стал вглядываться в даль.

«Вдалеке виднеется море. Прекрасное, тёплое море. А что же за ним? Что скрылось от глаз моих любопытных за горизонтом? Что не желает показаться мне и открыть свои сокровенные тайны?».