Я осталась стоять на месте, не в силах пошевелиться, наблюдая, как его высокая фигура постепенно растворяется среди белых стволов деревьев и искрящегося снега. Каждый его шаг отдавался в сердце тихим, настойчивым ритмом, оставляя после себя странное чувство лёгкой пустоты. Мир вокруг медленно возвращался к жизни, наполнялся звуками и красками, но прежнее волшебство, сотканное из нашей внезапной близости, рассеялось, как утренний туман.

Ветер снова усилился, и пряди волос, которые он только что так бережно уложил за ухо, вновь непокорно заплясали вокруг лица. Я сжала кулаки, внезапно осознав с неприятной ясностью, что мне вовсе не всё равно. Собрав остатки самообладания, я сделала несколько глубоких, размеренных вдохов, пытаясь вернуть себе ясность мысли, и, наконец, направилась к выходу из сада, чувствуя себя немного потерянной.

Весь оставшийся до примерки платья час я провела, бесцельно блуждая по длинным коридорам замка. Каждая комната, с её тяжёлой мебелью и строгими портретами на стенах, казалась мне чужой и неприветливой. В голове настойчиво крутились обрывки короткого разговора с Эйвиндом, его слова, интонации, мимолётное прикосновение его пальцев – всё это эхом отдавалось в звенящей тишине замковых покоев.

Наконец, раздался долгожданный тихий скрип двери. В комнату вошла Эмилия с сияющей улыбкой и сообщила, что платье готово. Я машинально поблагодарила её и последовала за ней в ателье, чувствуя себя отстранённой наблюдательницей собственной жизни.

Платье оказалось восхитительным – тончайший шёлк идеально струился, подчёркивая силуэт, вышивка мерцала, словно россыпь звёзд, но я не могла в полной мере насладиться его красотой. Странное ощущение внутренней пустоты, оставшееся после встречи с Эйвиндом, никак не желало отступать.

Выйдя из замка на улицу, я глубоко вдохнула свежий воздух. Вечерний бриз приятно коснулся лица. Я шла медленно, погруженная в свои мысли, наслаждаясь наступившей тишиной, но в этой тишине мне теперь отчётливо слышался тихий, настойчивый ритм собственного, встревоженного сердца.

Вчерашняя встреча с Эйвиндом оставила во мне горький привкус разочарования. Воспоминания о нём просачивались в каждую клетку моего сознания, отравляя даже самые светлые уголки мыслей. Я была настолько поглощена этим внутренним монологом, полным горечи и недоумения, что окружающий мир словно перестал существовать. Стрелки часов безжалостно бежали вперёд, а я, погруженная в пучину воспоминаний, совершенно не заметила, как наступило время занятий. Лишь внезапная тишина в квартире, обычно наполненной звуками утренней суеты, вернула меня в реальность, и я с досадой осознала свою оплошность.

Но сейчас, когда первые лучи робкого зимнего солнца проникали сквозь занавески и ласкали подоконник моей маленькой комнаты, острота переживаний начала понемногу притупляться. Я сидела, поджав ноги, на старом деревянном стуле у окна, наблюдая, как лениво просыпается город за стеклом. В углу, в чехле из тонкой шуршащей ткани, на плечиках безмолвно висело бальное платье. Пышное, из струящегося шёлка, оно казалось не просто предметом одежды, а осязаемым обещанием новой, лучшей жизни, где нет места воспоминаниям о вчерашнем. Мои пальцы невольно скользнули по прохладной, податливой ткани, пытаясь в её нежной фактуре найти утешение и хоть на миг отвлечься от навязчивых картин прошедшего вечера.

Неожиданный, резкий звонок в дверь ворвался в хрупкую тишину. Моё сердце тут же болезненно сжалось и забилось быстрее, отзываясь на этот внешний раздражитель. Надежда тонкой струйкой просочилась сквозь броню тревоги. Может быть, это Лесли? Её непринуждённая болтовня, её заразительный смех, её умение видеть смешное даже в самых мрачных ситуациях – вот что мне сейчас было так необходимо. Глубокий, успокаивающий вдох наполнил мои лёгкие. Я решительно поднялась, отряхнула с себя остатки апатии и направилась к двери, внутренне собравшись оставить все свои тягостные мысли и нерешённые проблемы за этим самым порогом, в надежде на глоток свежего воздуха и дружеского тепла.