– Ваши студенты покоя не дают, замучили вопросами: «Где Раф? Когда придёт?» – вклинилась в их диалог Гриффиц.

Ее высокий резкий голос рассекал пространство на части:

– Полдня толпились у кафедры. Гогочут, громко разговаривают, закрывают проход по коридору.

Преподавательница раскладывала на своём столе студенческие работы ровными стопочками.

– Им здесь не место. Пусть ждут в аудитории или звонят вам по телефону. Всему своё время.

Ещё пару стопочек выровняла. Обнаружила нескреплённые листы.

– Виктория, милочка, подайте-ка мне степлер! Мой барахлит. Благодарю.

Клац, клац, щёлкал степлер. Разрозненные листы соединялись в аккуратные подшивки.

– Хорошо, я с ними поговорю, – отозвался Акипаки, рассматривая доску объявлений: «Нет ничего нового? Ощущение, что что-то пропустил».

– И что за фамильярность в обращении? Какой вы для них Раф? – преподаватель строго смотрела поверх очков.

Рафаэль махнул рукой.

– Я им при первой встрече так представился. Ничего страшного. Пусть обращаются, как им удобно.

Русский учёный работал здесь третий год, а Флора – третий десяток. Она была за традиции, за следование привычным, хотя и неписанным правилам Отаго университета, старейшего в Новой Зеландии.

– У нас серьёзный исследовательский центр, и студенты должны понимать, с кем и как нужно общаться. К преподавательскому составу нужно обращаться с должным уважением, и уж тем более сами преподаватели не должны давать повода к панибратству.

Градус недовольства повышался. Нос дамы покрылся испариной, и очки были готовы вот-вот сорваться вниз с его вздёрнутого кончика. Акипаки повернулся всем корпусом к своей коллеге и теперь следил за скольжением её очков по короткой горке носа.

«Что придумать, чтобы очки не ползли вниз?» – думал он.

Гриффиц резким движением указательного пальца отправила очки на переносицу, не дав им сорваться.

– Не переживайте так, уважаемая Флора, мы со студентами сами решим, как лучше ко мне обращаться, – произнёс Акипаки ровным тоном и поставил на тумбочку возле своего стола ботинки, обёрнутые бумагой.

Это было всё равно, что нажать на спусковой крючок в заправленном порохом механизме Флоры Гриффиц.

– Вы поставили на тумбу ботинки?! – взвилась она, подпрыгивая на стуле.

«Какая муха её…?» – подумал Раф.

– Это реквизит для занятий, – произнёс он, пытаясь перевести ситуацию в шутку.

– Нет! – взвизгнула Гриффиц. – Это ваши старые, грязные ботинки! Все знают ваши оранжевые ботинки. Вы же другой цвет не носите. Почему вы их не положите в пакет, чтобы никто не видел?

«Чтобы никто не видел чего?» – Акипаки задал немой вопрос гербу университета, венчавшему доску объявлений. Острый угол лазурного щита с золотыми звёздами указывал на девиз: Sapere Aude[9] – имей мужество быть мудрым.

Рафаэль на мгновение закатил глаза, пока Флора не видит, а потом повернулся к ней с натянутой улыбкой и начал негромко, но чётко говорить:

– У меня нет пакета. Это раз. Ботинки чистые. Это два. Какой цвет носить и что ставить на стол…

В дверь постучали, и в полсекунды она отворилась, пропуская в проём сразу три вихрастые головы.

– Раф, вы здесь?!

Троица ввалилась в помещение. Сзади напирали другие студенты.

– Он здесь!

– Где Раф?

Молодые люди заполнили кафедру.

– Вот видите?! Я говорила?! – закричала Гриффиц. – И так весь день! Ходят и ходят! Не переставая. Я сосредоточиться на работе не могу.

Руки Гриффиц перекладывали на столе документы. Из одной стопы в другую. Быстро ровняли листы в пачках по ширине, длине, чтобы ни один криво не торчал. Стёкла очков грозно сверкали.

– И вообще, – руки Гриффиц остановили своё движение, пальцы согнулись к ладоням, на стол опустились сжатые кулаки. – Нужно уметь проигрывать!