Итак, на карту было поставлено моё нормальное существование. Если я не «выбью» из этого чёртова Бобра картину, я могу вылететь из галереи сама, как «не соответствующая квалификации», ну или что-нибудь в этом роде.

Я закрыла галерею на час раньше и отправилась по указанному адресу. Что сказать этому придурку, откуда я знаю его адрес и почему он должен прийти завтра в галерею, чтобы продать свою картину, которую не собирался продавать, я не знала.

Мне открыла девица, скажем так, неопределённого образа. Я старалась не рассматривать её вульгарного наряда и не смотреть на её слипшиеся волосы, когда-то белокурые.

– Тебе чего? – она не была озабочена появлением «кого-то», наверное, считала себя «единственной и неповторимой».

– Мне нужно повидаться с Борисом Алексеевичем.

– Бобром, что-ли?

– Если вам так угодно.

– Бобка, тут тебя какая-то а-ля «Нафталина» хочет, – крикнула она в приоткрытую дверь, не пропуская меня ни на йоту.

– Пшла ты…

– А я ей тоже грю…, – девушка пихнула меня своей пышной грудью и попыталась закрыть дверь.

– Борис Алексеевич ведь ждал гостя, вернее, посетителя, – сообразила я, отчего мне открыли дверь.

– Ну, тебе ж сказали, пшла. Непонятно? – девушка приняла оборонительную позу.

– Ну, кто там, суки… покоя не дают…

В дверном проёме показался наш «Бобёр Евсеич», как он изволил себя называть, в лёгком халатике, накинутом поверх абсолютно голого тела, что было видно, даже не разглядывая подробностей.

– Достали, – сообщил он мне, но приглядевшись, открыл дверь и показал жестом пройти вовнутрь.

У меня стучали зубы. Да, моё «библиотечное образование и библиотечное воспитание», как изволила изъясняться Лариса Андреевна, не позволяло мне слушать и воспринимать подобные речи.

Я прошла внутрь и, делая вдох на 3, выдох на 4, немного успокоилась.

– Что там в вашей галер-рее?, – спросил он, улыбаясь по-голливудски, из чего я поняла, что он пьян.

– У нас всё в порядке, а у вас, если вы не придёте завтра утром, могут быть проблемы, – мои губы тряслись, выговаривая что-то от меня не зависящее.

– Ох-фу! Ужели? Сударыня, Каквастам, это вас Ларухенция прислала попугать меня?

– Для вас это имеет значение? – я чувствовала к этому… сеятелю прекрасного… такое презрение, которое не могла выразить словами, так как не знала мата.

– Им, – икнул он, – им – меет. А что?

– Короче. Если вы к утру не протрезвеете, то я зайду к вам в половине восьмого, и мы вместе, слышите? Вместе придём в «нашу» галерею, чтобы вы смогли, наконец, определиться, продаёте вы картину или нет. В противном случае, для вас будут закрыты все галереи города, и вы сможете продавать их только на улице. Понятно? – последние слова я рявкнула не хуже Ларисы Андреевны.

– Пшла ты, – устало ответил Бобёр.

Я вышла из его «мастерской» с гордо поднятой головой, бросив на прощание фразу, которая только что пришла мне в голову:

– Я это понимаю так, что вы согласны, чтобы мы продали картину без вашего участия.

Не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из квартиры и, только пройдя быстрым шагом сотню метров по улице, остановилась, чтобы перевести дух. Никто за мной не гнался, но я всё время прокручивала наш разговор, понимая, что, если бы меня не награждали разными нелестными эпитетами и не посылали в неизвестность, я бы тоже разговаривала по-другому. Этим я и успокоилась, решив завтра созвониться с Ларисой Андреевной, договориться о цене и самим продать картину. Но она сама позвонила мне вечером и, выслушав мой рассказ, посоветовала:

– Если Борька не придёт, запроси 1000 долларов и скажи, что торг не уместен. Иностранец или заплатит, или уймётся. И волки будут сыты, и овцы целы.