Потом шел по Садовой-Спасской и на углу Большой Спасской улицы, перед старым двухэтажным домиком, остановился: здесь был детский сад, куда меня водили года три или четыре. Тут не в количестве лет дело, а в том, что это были первые годы, самые важные, по значению своему перевешивающие всю остальную жизнь. Но внутрь войти так и не решился.

26.08.1984. По пути в Ленинку, проходя Нескучным садом, я спустился вдоль бездействующего каскада на набережную. Было солнечное утро, в воздухе стоял арбузный запах ранней осени. На набережной не было ни души. Перед скамейкой, на которую я обычно присаживаюсь, чтобы выкурить сигарету, я увидел два мужских штиблета с засунутыми в них носками. Никакой другой одежды поблизости не наблюдалось. Я посмотрел налево, направо – никого! Мне показалось это забавным, и я опустился на соседнюю скамейку, надеясь разгадать тайну сиротливой пары штиблет.

По правде говоря, идти в библиотеку в это прекрасное утро совсем не хотелось: не везло мне там что-то с материалом, бесплодные занятия были тягостны; ноги, так сказать, не несли. Я закурил. Утро было такое тихое, косые солнечные лучи пробивались сквозь листву с такой сосредоточенной неподвижностью, что даже дымок, поднимающийся от брошенного окурка, превратился в целое событие. Потом я заметил то, на что вначале не обратил внимания: по сторонам от меня, строго симметрично, как обелиски, стояли на парапете два пустых стакана. И я понял, что добром все это не кончится.

Со стороны реки послышались плеск, фырканье, и из воды у самого берега показалась человеческая голова. Голый мокрый мужчина в мокрых белых трусах выбрался на берег и, сильно покачиваясь, двинулся ко мне. Вода стекала с него, на асфальте за ним оставались следы босых ступней. Он плюхнулся на скамейку рядом со мной и буркнул:

– Закурить дай!

Я сунул ему сигарету в посиневшие губы и поднес спичку в ладонях. Глаза у него закрывались и открывались.

– Вот черт, никак в себя не приду, – объяснил он мне свое состояние. – Третий день не просыхаю.

– Что же ты, пьяный, купаться лезешь? Утонуть же недолго…

От этих моих пустых слов он отмахнулся пренебрежительно. Потом сунул мне углом жесткую ладонь и назвался:

– Сашка.

Я – в тон ему:

– Серега.

Он спросил:

– Ты к Мохаммеду Али как относишься?

– Кассиуса Клея-то? Уважаю.

– Хочешь, покажу тебе его фотографию?

– Давай, – согласился я.

– Сейчас покурю – и сходим. Я тут недалеко, на базе, работаю.

Он сообщил мне, что сам занимался боксом, и принялся рассказывать о своих подвигах.

– Пили тут как-то с ребятами. Всё выпили, – кто пойдет? Кинули по-морскому, выпало мне. Около «Спутника» знаешь «Гастроном»? Я бабу свою в сквере оставил, а сам – в очередь. Пока стоял, к ней двое черных примазались. Выхожу – а они ее уже в машину затаскивают… Ух, и наглые они, эти негры! Я разбежался – раз одному! Он вырубился. Я – за второго. Сюда его, сюда… Бью и остановиться не могу. Он упал, я его – ногами. Баба меня оттаскивает: «Сейчас мусора набегут!» Тогда я напоследок каблуком нос его сплюснутый прижал и – знаешь, как сигарету тушат?..

– Может, каблуком-то не стоило? – усомнился я.

Он посмотрел на меня.

– Серый, я тебе совет дам, не обижайся. Не обидишься? Ты, если драться придется, пуще всего горло береги. Понял? У тебя кадык выступает. Ударят по нему ребром ладони, вот так, – насмерть кровью захлебнешься.

Сам он был на вид очень крепок: с бычьей шеей и покатыми – из-за сильно развитых трапециевидных мышц – плечами. Мы покуривали, сидя на скамейке. Прошла мимо нас группа парней с повязками дружинников, один из них, глянув на моего мокрого собеседника, выразительно прочел вслух табличку над нашими головами: «Купаться запрещено». Саша и бровью не повел.