30.07.1984. С утра мы под моросящим дождем поднялись по деревянным тротуарам на горку к церкви Зосимы и Савватия (где музейные фонды), увиделись там с директором музея. Показывая нам старые планы города, он жаловался на архангельскую мастерскую, на местное начальство, на рабочих. Толку от него не будет: на все махнул рукой. Потом в исполкоме познакомились с начальником отдела культуры Марковым. Этот – совсем другое дело: общительный медведь, темпераментный, артистичный, явно не умещающийся в рамках своей должности.

– Уйду отсюда к черту! – кокетничает он. – Лучше буду историю в школе преподавать. Вот найду себе замену и уйду.

Рассказы, прибаутки так и сыпятся из него.

– Вы не знаете, – начинает он, – где утверждают изобретения? Нет, БРИЗ – это у нас, а в мировом масштабе? ЮНЕСКО? Вот надо бы туда наше изобретение послать, пускай патент выдадут. Ведь это же сенсация! Такую краску наши мужики изобрели: ни дождя, ни ветра, ни мороза не боится; за пятнадцать лет не слезла и не облупилась. Колокольню нашу соборную видели? Может быть, обратили внимание, что крест на ней необычный, не православный, и повернут не так? Это в 1767 году Екатерина собиралась приехать в Каргополь, так специально к ее приезду построили колокольню, а чтоб угодить бывшей ангальт-цербстской принцессе, крест сделали четырехконечный, да и повернули в сторону петербургской дороги. Замечательный был крест: обит червоным золотом (не то что нынешние обручальные кольца), а лучи – серебряные. Горел на солнце! Даже в пасмурную погоду горел! Глаза слепил, как второе солнце. А лет пятнадцать назад бурей его повалило. Упасть не упал, но – наклонился. Видно, брус в основании подгнил. Что делать? Исправлять-то надо. Леса ставить – у нас и денег таких нет. А ведь туда не доберешься… Что делать? Совсем как с ангелом на шпиле Петропавловского собора, знаете эту историю? Это в старом еще Петербурге было: отвалилось у ангела крыло. Снизу-то оно маленькое, а на самом деле метров, наверное, шесть. Упало и чуть тамошнего градоначальника не убило. Как его на место поднять? Та же самая проблема… Позвали английских, немецких инженеров. Думали они, думали, сорок тысяч запросили: леса ставить, механизмы всякие… А тут пришел простой русский мужичок, питерский мещанин Петр Телушкин, – давайте, говорит, за сто рублей сделаю. Обвязался веревками и полез. И сделал! Без всяких механизмов. Так вот, и у нас в Каргополе свой Телушкин нашелся, такой же умелец, Иван Андреич, старый рабочий с реставрационного участка. Сделаю, говорит, без лесов – так как-нибудь… Одно условие поставил: «Работать буду ночью. Чтобы никто не видел». И что вы думаете – сделал! Уж как он туда забрался, не знаю. За ночь управился! Ну, заплатили мы ему, как могли, благодарность вынесли в приказе, да и так, от себя: молодец, мол, Иван Андреич, силён мужик, не перевелись еще самородки в нашем народе… Только смотрим: что такое? Был крест золотой, а стал черный. «Иван Андреич, где же золото-то?» «А я, – говорит, – краской его закрасил. Подремонтировал заодно». Ну, проверять кто полезет? Значит, жди, когда краска сойдет. Ждем, ждем – не сходит что-то краска, не проглядывает никак наше золото. Пятнадцать лет уже ждем. Иван Андреич помер недавно, так и не раскрыл своего секрета. Вот я и говорю: что же это за краска такая чудесная, которая пятнадцать лет держится и ни дождя, ни ветра не боится! Ведь это же мировое изобретение!..

4.08.1984. Проводил Дементия в Прибалтику. Перед этим перечитывал мамину повесть, вышедшую наконец в последнем номере «Октября», – плакал и смеялся. Растроганный воспоминаниями, зашел с Ленинградского вокзала в наш бывший двор на Каланчевке. На его месте теперь пустырь. Удивительное дело: пространство, занятое когда-то множеством домов – целым городком деревянных двухэтажных бараков – и множеством живших тут людей, я пересек в три шага. Это как в комнате, из которой вынесли мебель, – смотришь и думаешь: как же она тут помещалась? Ничего не осталось знакомого; разве что задний фасад и двор «Большевички» – то, что можно было увидеть из наших окон и что стояло перед глазами первые девятнадцать лет моей жизни – с тех пор, как меня в бельевой корзинке привезли сюда из алтайского городка Ойрот-Тура (преддверия Шамбалы). Я вспомнил, как в детстве засыпал под паровозные гудки и трансляцию, объявлявшую отправление поездов, – звуки, которые с наступлением ночной тишины доносились с Казанского вокзала.