В этот момент, волна воздуха прошла по всему дому, видно кто-то резко раскрыл входную дверь, и ангел закачался на своих цепочках. По углам забегали тени и мне показалось, что грозный боженька на иконе зашевелился и вот-вот выпрыгнет оттуда, чтобы наказать меня-негодника! Страх мгновенно возрос настолько, что я, задыхаясь от него, слетел с табурета, и опрометью кинулся вон из дома, прятаться от боженьки и гнева людского! Я был уверен, что за моё преступление не только боженька, но и все мои родные тут же растерзают меня! Забившись в самом укромном уголке двора, за баней, где лежали большой грудой вязанки сухого камыша – в низовьях Волги камышом топят дома, строят из него дома-«камышанки», и даже кормят скотину его молодыми побегами.

Повторилась с теми или иными вариациями история с Оленькой. Но в отличие от неё, я не спал праведным сном в дедушкином валенке за печкой, а трясся от жуткого страха в сухом камыше, за баней, слушая голоса родных, которые ищут меня и зовут, крича на разные голоса.

Наконец, не в силах дольше выдержать пытки страхом, я сорвался с места и не чуя ног, помчался к своей бабушке, всей своей детской душонкой чувствуя, что лишь она одна может меня простить и защитить! Промчавшись среди изумлённых родных через весь сад, и уворачиваясь от их протянутых рук, я кинулся к бабушке, стараясь как можно быстрее засунуть свою дурную головёнку в её мягкий живот, найти спасение и защиту под её ароматными и ласковыми руками. Обливаясь горячим потом от страха, и ещё не понимая, но уже чувствуя, что спасён (!), я кричал, захлёбываясь от слёз и соплей: «Баба Ксеняааааа! Я твоегоХристосаВоскресасъеееел!!!»

Давно умерли мои дедушка и бабушка, большинство из тех родных, что тогда были с нами. С оставшимися и с новыми, я утратил отношения и долгие годы с ними не общаюсь, оторванный от них на многие тысячи российских километров, разные жизненные обстоятельства, убийственную русскую лень и страх нового общения с почти забывшими меня родными людьми. Так и возрастает эта пропасть, делая всех нас почти чужими. Но возвращаясь иной раз памятью в тот день пасхи, в объятия родной моей бабы Ксени, слыша вокруг громкий и добрый хохот и восклицания моих родных, дыша, как и тогда запахами весеннего сада, дыма, праздничной еды, близкой к дому Волги – родной реки моего детства, я снова ощущаю себя трёхлетним мальчиком, у которого всё только начинается, и всё ещё впереди, и плачу, некрасиво, по мужски…

Людоед

После окончания восьмого класса меня отправили на всё лето к тётке Таисье. Жила она на Дальнем Востоке, в совершенно глухом местечке – посёлке Снежный. Чтобы добраться туда, сначала надо было доехать на автобусе из Комсомольска-на-Амуре до районного центра – посёлка Солнечный, а уже оттуда, раз в неделю, ходила грузовая «вахтовка» в Снежный.

Вдоль дороги, которая петляла по сопкам, частенько встречались разобранные завалы из огромных деревьев. По свежим спилам могучих стволов становилось понятно, как нелегко было порой пробираться в заповедный Снежный, после буреломов. Посёлок, дворов на двадцать, затаился среди высоченных сопок, заросших вековой тайгой. Вокруг домов густо росла дикая малина. Воду брали из единственного в посёлке колодца или из лесных родников, которых было здесь немало. Вкуснейший хлеб пекли в маленькой избушке-пекаренке. Напоенный ароматами чистого леса воздух был так вкусен, что казалось – его можно было намазывать на хлеб, как масло, и есть.

После города, здесь дышалось так вольно, во всю грудь, что всё время хотелось что-то делать, куда-то бежать, что-то исследовать. Чем я и занялся, самым  активным образом, пропадая в тайге целыми днями. А когда созрела дикая малина, разливаясь алыми озёрами в распадках меж сопок, я пасся на малиновых полянах, опасаясь только медведей, которых тут было гораздо больше, чем местных жителей. Однако, мои ангелы хранили меня от таких встреч весьма надёжно.