Тётка закончила свой рассказ, долго смотрела в окно, потом перекрестилась на тёмную икону в углу и что-то зашептала. В моей подростковой голове это потом долго не могло улечься на свою полочку. «Как же так?! – думал я – Один из самых светлых, добрых, красивых и праведных людей, которых я видел в своей ещё недолгой жизни и вдруг – людоед?!» Честно говоря, это и до сих пор не нашло законного места в моей памяти и оценки своей не нашло. И осуждать деда Михея я до сих пор не смог себе позволить. Да и нет у меня такого права. Слишком трудные задачи порой ставит перед нами Всевышний…

Дядя Яша

В  семьдесят пятом, наша семья переехала из Астрахани в Забайкалье. Небольшой городок был «закрытым» – не обозначался даже на картах, а население почти полностью работало на горно-обогатительном комбинате, производящем жутко засекреченное сырьё для нашей оборонной промышленности.

Министерство обороны обеспечивало на всей территории городка и в окрестностях особый режим бытия. Местная милиция, например, не подчинялась ни районному, ни даже областному начальству, а непосредственно была – в московском управлении. В общем, довольно интересное было местечко, и люди в нём жили интересные.

Мне, двенадцатилетнему мальчишке, после Астрахани с её ласковой Волгой, жарким летом, степями и полупустыней Баскунчак, близким Каспием, на котором всю свою жизнь капитанил на рыболовном сейнере мой дед, всё здесь, в Забайкалье, казалось совершенно необычным, новым, как будто я попал в другую страну. Даже говорили здесь по-другому.

Местный диалект и обычаи поначалу даже несколько пугали меня. Как-то мама послала меня с небольшим поручением к своим знакомым. Открыв дверь на мой звонок, хозяйка – женщина лет сорока, крепко сбитая, очень смуглая, темноглазая, некоторое время пристально вглядывалась в меня, а потом вдруг зычно и быстро заговорила, ошеломив меня эмоциональным напором и смыслом слов: «Андрюшка! Фу! Какой ты страшнОй! Тьфу на тебя! Сестрёнка то твоя Лариса – бравенька! А ты страшнОй! Ну, проходи, проходи давай! Ты вот туто-ка иди, – мы полы красим. Вот посюда иди, где газетки то лежат!» Совершенно потерянный, я, не зная на что решиться, стоял на пороге и переживал обиду. Хозяйка, уже успевшая сбегать в дальнюю комнату квартиры, вернулась и «добила» меня: «Ну, паря, бедаааа! Ты пошто не проходишь? Озундуглел чо ли?» Всё ещё не пришедшему в себя, мне вручили свёрток с чем-то лёгким и хрустящим внутри. Напоследок, хозяйка ещё оглядела меня своими бойкими глазами с головы до ног, коротко хохотнула: «Ну, ты чудной какой, паря!» и захлопнула дверь.

Мама объяснила мне, что её знакомая вовсе не хотела меня обидеть, и что это местный обычай, так говорить и плевать, чтобы не сглазить впервые увиденного чужого ребёнка. Но я ещё некоторое время переживал и избегал встреч с маминой знакомой. Слова местного диалекта, иногда старорусские, иной раз – бурятские или эвенкийские, а то и вовсе какие-то фантастические, непонятного происхождения, поначалу частенько ставили меня в тупик. Местные прозвища: старик Пичикчи, Тэрэрэ, Быволя – звучали как имена персонажей из приключенческого романа. «Почему его зовут Пичикчи?» – спрашивал я у мамы – местной уроженки. «Ну, Пичикчи и Пичикчи! Прозвали люди!» – отвечала она, не вдаваясь в этимологические подробности. Однако, со временем, я привык и к местным диковинным прозвищам и к необычным словам, а некоторые даже стал использовать в своей повседневной речи.  Мягкое, округлое и даже тёплое сибирское словечко «пошто», употребляемое в качестве вопроса. «Ты пошто девушку обидел?» Или вот в таком  и вовсе забавном варианте: «Ты пошто мне стока мяса то наэтовала? Ты отэтывай маненько – мне стока не съисть!»  Общеказацкое слово «братка» можно сказать не всякому человеку, а только очень близкому, которому полностью доверяешь, и тайну, и спину прикрыть в бою.