Занимаясь половой реставрацией, то есть реставрацией напольного покрытия, мне приходилось открывать окна настежь и устраивать сквозняк, что привело меня ко внеочередной летней ангине. Наведя полный порядок к приезду любимок, я решил задуматься над радикальной ликвидацией своего хронического тонзиллита. Дело в том, что когда-то один пожилой врач порекомендовал мне удалить гланды, иначе, такое течение заболевания, может дать осложнение на почки, или на сердце, и я подумал: «Почему бы мне не сделать это на немецкой земле?» Получив разрешение командования, в понедельник 4 августа 1986 года я отправился в военный госпиталь в город Веймар. Сдав требуемые анализы, я всю неделю что-то читал, а по вечерам, почувствовав себя немного лучше, играл с медиками в футбол. В пятницу вечером дежурная медсестра сказала, что операция назначена на субботу и мне не рекомендовано завтракать. Но в субботу и воскресенье у нашего хирургического отделения были назначены два ответственных футбольных матча против других отделений госпиталя. Мне никак нельзя было подвести свою команду, и я уговорил медсестру поставить мне в журнале обхода повышенную температуру, чтобы перенести операцию на понедельник. Субботним утром, съев двойную порцию гречневой каши, я встретил в коридоре госпиталя своего лечащего врача майора Попова, который сказал мне готовиться к операции. На него не подействовали мои жалкие увещевания по поводу повышенной температуры и, тем более, съеденного завтрака, он был непреклонен.

Спустя полчаса, когда операция началась, выяснилось, что гланды не отрезают, а вырывают и делают это для того, чтобы рана быстрее заживала. Сделав обезболивающий укол в одну миндалину, наступила непредвиденная помеха хирургическому вмешательству. Оказывается, у меня очень чувствительный рвотный эффект, поэтому, как только хирург касался задней части языка, мой организм фонтаном возвращал, съеденный мною, обильный завтрак в ванночку, которую я держал у своего лица. Каша из меня лезла, как из кастрюли в рассказе Николая Носова «Мишкина каша». При каждой попытке залезть мне в рот, меня выворачивало наизнанку, и непроизвольные слёзы заливали мои щёки. Сколько это продолжалось, мне теперь уже сложно сказать, думаю, что и сам хирург уже пожалел о том, что не сделал отсрочку этой операции. Когда же возвращение этой продуктовой субстанции из меня на белый свет закончилось, и доктор удалил мне одну миндалину, я стал свидетелем следующего разговора хирурга и ассистентки.

– Ирочка.

– Слушаю Вас, товарищ майор.

– У меня тут проволочка сломалась, вторую миндалину я этой петлёй не удалю.

– Что нужно сделать?

– Сходи к завхозу, спустись с ним в подвал, отмотай кусок проволоки и принеси сюда.

– Хорошо, иду.

– Ира, ты поторопись, я уже обезболивающий сделал. Если промедлим, придётся рвать без анестезии.

В глазах сверкнула яркая вспышка света, от гнева мои глаза налились кровью, я опрокинул ванночку с кашей на голову майора, выбежал в коридор хирургического отделения и как рявкнул: «Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущённый пред тобой…». Впрочем, всё это были мои фантазии. Изо рта у меня торчал зажим, а часть полости рта онемела от обезболивающего, поэтому своему «дорогому» хирургу я даже сказать ничего не мог. Да и что бы я теперь делал с одной гландой? Как говорил Козьма Прутков: «Если ты по ошибке, вместо воды, выпил проявитель, то выпей и закрепитель – иначе, дело не будет доведено до конца». В мыслях проклиная хирурга Попова, Ирочку, завхоза и конечно Германию, я условно скрежетал зубами с открытым ртом, оставаясь на месте, ожидая прихода медсестры, но безрадостные кадры моей фантазии не покидали меня. То в драбадан пьяный завхоз заперся у себя в каморке и достучаться до него нет никакой возможности… То он в каком-нибудь gaststätte (небольшой ресторан) раскачиваясь, в обнимку с немцами поёт: «Дойчен зольдатен, унтер официрен…» Но, к моему удивлению Ира вернулась довольно быстро, и вскоре вторая миндалина русского человека была удалена на территории немецкой Тюрингии.