– Что у вас? – задал он странный вопрос, рассматривая машину поверх наших голов.

– Как что? Труп! – резко ответил Влад.

– Один? – снова спросил мужчина.

– Ну, пока один, – нахмурившись, произнёс я.

– Это хорошо, – приветливо улыбнулся мужчина, – меня Степаном зовут, я тут дежурный.

– Чего же тут хорошего? – недовольным тоном произнёс я, всё же пожимая ему руку.

– Да, вы не сердитесь, хорошо, что один труп, – пояснил Степан, открывая вторую половинку дверей, – просто три часа назад мне привезли целых пять трупов, из них двое деток, – резко перекрестившись, он чуть тише добавил, – царствие им небесное.

– А что с ними случилось? – спросил Влад.

– Автомобильная авария, две машины лоб в лоб, все насмерть. Да вы заносите своего, укладывайте на эту каталку и будем оформляться, – коснулся он ручки металлической конструкции на колёсах с оцинкованной лежанкой. Мы с Владом сделали, как было велено, и покатили каталку по коридору к столу, где уже под светом настольной лампы расположился дежурный.

– Фамилия, имя, отчество вашего умершего? – склонившись над толстой тетрадью, спросил Степан.

– Кувшинов Вячеслав Иванович, – ответил я, присаживаясь на стул и тут же добавил, – капитан.

– Ну, звания и титулы здесь уже не важны, – вздохнув, произнёс работник морга и, подняв голову, продолжил, – причина смерти?

– Суицид, – ответил я, наблюдая за заполнением граф в журнале.

– Повесился он, – грубо уточнил Влад.

– Вещи есть при нём какие-нибудь? – снова спросил Степан.

– Да, нет на нём ничего кроме трусов, – ответил я, кинув взгляд на книгу, лежащую на углу стола с экзотическим для меня названием «Душа после смерти».

Степан подошёл к каталке и откинул простынь.

– Крещёный ваш капитан или нет?

– А мы откуда знаем, – буркнул Влад.

– Жалко, его теперь даже церковь отпевать не будет, – мрачно произнёс Степан.

– Это почему? – удивился я.

– В православии самоубийство самый страшный грех, – мужчина привязал бирку с фамилией из жёлтой клеёнки к большому пальцу ноги капитана и добавил, – страшней даже, чем убийство другого человека.

– А ты откуда это знаешь? – удивился Влад.

– Никому не скажете? – понизив голос, спросил он.

– Нет! – в один голос ответили мы с напарником.

– Хочу в духовную семинарию поступать, – накрывая простынёй Кувшинова, произнёс Степан и в голос добавил, – ну, что, поехали?

Мы двинулись по длинному тёмному коридору, освещаемому редкими тусклыми светильниками, постепенно уходящему вниз. Мы с Владом везли каталку, а дежурный шёл впереди, периодически, где было совсем темно, включая фонарик.

– А убийство другого человека, разве не бо́льший грех, чем самоубийство? – спросил я, размышляя над словами Степана, и мой голос гулким эхом отразился от стен.

– Нет. Убийца может покаяться в церкви за свой грех, а самоубийца уже нет. И все грехи его перейдут в посмертную жизнь. Бог протягивал ему руку, а он отвернулся от него.

– Офицер покончил с собой, а это ой, как не просто… – спустя некоторое время, возобновил я наш разговор, когда мы упёрлись в железную дверь.

– Подержи-ка фонарь, – попросил меня Степан, доставая из кармана связку ключей и, глядя на меня в упор широко-раскрытыми глазами, продолжил, – не просто продолжать жить тогда, когда тебе уже невмоготу. Вот это не просто.

Дежурный пощёлкал выключателями на стене, открыл дверь и пропустил нас вперёд. Раскромсанный череп мужчины возник передо мной на полке справа от входа, а холодный воздух морозильных камер морга сразу пробрал меня до костей. Почти на всех полках двухъярусных металлических стеллажей замерли со следами смерти: израненные, одутловатые, изуродованные, разбухшие, исковерканные или обугленные тела. Запах смерти объял нас, здесь лежали чьи-то оборванные судьбы, за каждой из которых были горе, скорбь и слёзы.