– …Итак, реконструкция аппарата и его испытания будут завершены через четыре месяца.

– А скорей?

Виктор Сергеевич удивлённо посмотрел на Бродова.

– Мы и так опередили сроки!

– И всё-таки надо поторопиться!

– Выше головы не прыгнешь.

Воронин недоумевающе пожал плечами.

– В сорок седьмом году, – негромко начал Бродов, – наш институт ютился в трёх комнатах при гарнизонном госпитале. Нас называли кружком научной фантастики. Николай Ильич! – обратился он к старому хирургу. – Помните первую операцию?!

– Саркомальная опухоль печени, – не задумываясь сообщил тот. – Оперировал Бродов, ассистировал Воронин…

– Простите, – перебил кто-то. – Но ведь Виктор Сергеевич физик?

– Я возражал категорически!.. – вспомнил Николай Ильич.

– Даже назвали Виктора мальчишкой, – добавил Бродов.

– Но потом извинился! Это был риск, но операция прошла блестяще.

– К чему ты вспомнил об этом? – нетерпеливо спросил Воронин.

– К тому, что я знаю тебя, Виктор. Лучше, чем ты себя знаешь! Ты поймёшь! Поймёшь, что заставляет меня торопиться: в субботу из хирургического к нам переведена больная Савина.

– В крайне тяжёлом состоянии… – начал было Николай Ильич, но Воронин перебил его.

– Кто распорядился перевести больную?

– Я.

Большая пауза.

– Ты сегодня же, немедленно, возвратишь её в хирургию.

– Нет!

– Но это… это безумно! Каждая минута промедления для неё смертельна! Вчера её легче было оперировать, чем сегодня, а завтра будет совсем невозможно! До пуска аппарата она не доживёт, а операция, быть может, даст какие-нибудь шансы на отсрочку.

– Я обещал ей не шансы, а жизнь. И сдержу своё слово!

Виктор Сергеевич резко выпрямился.

– До сих пор мне казалось, что ты идёшь на риск. Теперь я вижу, ты идёшь на преступление. Соучастником быть не намерен! – Он направился к дверям.

– Виктор!

Он обернулся.

– И в институт больше не явлюсь, пока руководить им будет мальчишка!

Хлопнула закрывавшаяся дверь.

Хлопнула по столу брошенная Бродовым книга.

– Вы понимаете, что говорите?!

Он поражённо смотрит на лежащую больную. Это Кира Савина, женщина лет двадцати пяти. Она спокойно выдерживает его взгляд.

– Разве не ясно? Я не хочу идти на операцию.

– А жить вы хотите?!

– Нет.

Бродов растерянно шарит по карманам в поисках сигарет. Затем, так и не закурив, придвигает свой стул к кровати.

– Кто вы по профессии?

– Художница по тканям. Это имеет значение? – устало спрашивает больная.

– Конечно! – резко привстав, он срывает заглядывающую в окно цветущую ветку сирени. – Вот ветка. Вы можете ее перенести на ткань. Красиво? И платье получится отличное. А то ведь у нас часто дрянь выпускают…

– Возможно. Я уже третью весну встречаю в халате. На нём веточки ни к чему.

– А если охапка?.. И принести любимому человеку?.. Ведь вы же кого-нибудь любите?

– Да… Нет… Не надо об этом.

– Нет, почему же? И об этом…

Но она перебивает его.

– Снова операция – снова отсрочка. И снова халат. Я устала. Лучше сразу.

– Чепуха! Вы – молоды, красивы… Вам жить, смеяться, рожать, чёрт возьми! А вы – «сразу»… Глупо и противоестественно!

Больная резко приподнялась не постели.

– А рак в двадцать три года – естественно? А смерть весной – естественно? Когда рядом солнце, сирень, жизнь!..

– Я верну вам всё это!

Она снова устало опустилась на подушки.

– И это я слыхала. Много раз. – И вдруг как-то по-детски попросила: – Разрешите мне умереть, профессор!

Бродов вскочил со стула.

– Не разрешу!.. Ни за что!.. Размазня! Вам нужен не врач, а священник!.. Начитались мерзости! – Он схватил лежащую на столе книгу и в сердцах швырнул её в окно.

Книга упала к ногам сидящего на садовой скамейке Метелёва. С улыбкой взглянув в окно, из которого доносился громкий голос Бродова, Константин поднял её и прочитал название – «Жизнь взаймы».