– Но там Нина, Бандура!.. Что-то случилось!

– Тебе там нечего делать… Ты – врач!

– Я – врач, и я должен быть там.

– Назад! – преградил ему дорогу Константин. – Пойдёшь под суд!

– Потом! А сейчас я пойду туда!

– Назад! – рука Метелёва рванулась к кобуре.

Бродов шагнул к другу, положил ему руку на плечо и тихо, но твёрдо произнёс:

– Убьёшь – мёртвым пойду!

Его не остановить. И Константин понял это.

– Ты же не знаешь рации!

– Но этим-то я смогу пользоваться! – Василий вытащил у Метелёва из кармана ракетницу, подбросил её на руке и вдруг озорно произнёс:

– Эх, и бабахну! Как на Красной площади! – и перевалился через бруствер.

– Эх, Васька, Васька, не быть тебе профессором! – с невольной улыбкой произнёс ему вслед Метелев.

– Профессор на заседании. Увидеться с ним невозможно.

– На фронте профессор делал невозможное. Авось и сейчас удастся.

– Ну что ж… Идите!.. Конференц-зал на втором этаже.

Метелёв поднимается по широкой лестнице института, проходит по просторному коридору, со стен которого свысока смотрят на него величайшие лекари всех времен.

Константин у входа в конференц-зал. Оттуда звучит отрывистая немецкая речь, так похожая на ту, в окопе. Взгляд Метелёва скользит по лицам солидных учёных, восседающих в президиуме, и останавливается на постаревшем, вернее, повзрослевшем лице Бродова. Василий сидит рядом с немецким учёным. Тот во время доклада часто обращается к нему: ведь русский врач прекрасно понимает без переводчика.

Почувствовав на себе взгляд Метелёва, Бродов беспокойно оглянулся и застыл поражённый.

– Здравствуй, Василий, – глазами говорит ему Метелёв.

– Здравствуй, Константин, – так же молча отвечает Бродов. На лице его радостное изумление. Он рванулся к другу, но Метелёв жестом останавливает его:

– Нет, нет, сиди!.. Я ведь к тебе надолго.

Отдалился голос немецкого учёного, затих шёпот переводчиков. Слышен только бессловесный, задушевный разговор глазами.

– Ты прости, что я не могу сейчас освободиться, но сам видишь!..

– Я не обижаюсь. Ведь ты – великий учёный!.. Да, да, не маши рукой!.. Ты – великий учёный, гордость нашей роты, гордость нашей Родины!..

– Ты не то говоришь, не то!.. Это оставь газетам… Вспомни лучше ту ночь… Эх, скорей бы кончал этот немец!

– Пусть говорит, ведь он тебя так хвалит!

– Лучше б ругал, да покороче!.. Расскажи мне о… Нет! Об этом надо вслух…

– Ты прав… Я пойду. Буду ждать дома.

– Только не вздумай исчезнуть!

Улыбнувшись другу, Метелёв начал пробираться к выходу. И снова зазвучала немецкая речь. Девушка, оказавшаяся возле Константина, восторженно переводила окружающим:

– «…Опыты над животными прошли блестяще, и я нисколько не сомневаюсь в победе Бродова над раком…»

Эти слова покрылись аплодисментами.

В вестибюле института, по радио, эти аплодисменты звучат бурной овацией.

Радиорупоры на улицах разных городов мира разносят сообщение:

– …Опыты над животными прошли блестяще!

– …Эффективный метод русского профессора!

– …Рак отступает!

– …Профессор Бродов бросил вызов неизлечимой болезни!

Последняя фраза звучит из приёмника, возле которого в удобном кресле устроился Метелёв.

– И сидел на сквозняке?

Это говорит Анна Алексеевна, мать Бродова, еще довольно стройная и подвижная женщина. Они находятся в просторной гостиной с натёртым до блеска паркетом.

– Он совершенно не бережёт себя!.. Представьте: в такую сырость не надевать галоши!.. Ни за что!.. Он их ненавидит!.. И чего добился?! Уже два раза ангиной болел, пять раз гриппом, а один раз даже корью… Не удивляйтесь, ведь он – мальчишка. Как был, так и остался!

Она сняла с комода и протянула Константину фотографию, на которой были изображены два молодых человека. Один степенно сидел на стуле, а второй, взгромоздившись сзади, пальцами делал ему рожки.