Он захлебнулся запахом её духов и, потеряв чувство самосохранения, признался:

– Никогда не мог себе представить, что однажды буду сидеть рядом с Вами, пить кофе и говорить о погоде так, будто бы… мы знаем друг друга много – много лет!

– А разве нет? – переспросила она, – Разве мы с Вами не знаем друг друга много-много лет?

Лёшка покачал головой:

– Русские говорят, чтобы узнать друг друга, надо вместе пуд соли съесть.

– Как это?! – Елизавета удивлённо заморгала, – Зачем есть столько соли?

– Такая пословица, – пояснил он, – То есть пережить сообща много разного горя.

Она пристально посмотрела ему в глаза:

– Странная пословица. Разве бывает горе сообща? Горе бывает только в одиночку. А, если ты в своём горе не одна, то это уже не горе; это – счастье.

Алексей застыл, не сводя с неё глаз.

– Ладно, – вздохнула Елизавета, – Давайте посмотрим рисунки Варвары Николаевны.

– … Что? – прошептал он, находясь в плену своих грёз, – Какие?

– Те, что Вы принесли.

– А-а…, – он торопливо схватил с колен папку и неловко открыл её не с той стороны; листы с акварельными набросками веером рассыпались по полу.

Лёшка начал, ползая на коленях, собирать их. Елизавета Алексеевна, растерянно наблюдая его старания, тоже присела и подобрала пару листов. Засмотрелась на подобранный эскиз и не удержалась от реплики:

– Царское село, заснеженный пруд. Боже, как я люблю это место! Как же там упоительно хорошо летом. Здесь я плакала, когда Дороти уехала домой.

И она уселась на пол, погрузившись в воспоминания. Лёшка подполз к ней и присел рядом, тоже разглядывая рисунок.

– Алексей Яковлевич, подайте во-он тот эскиз. Это Павловск, беседка. Единственное место в Павловске, которое мило моему сердцу. Только позвольте мне не говорить, почему именно, – с легкой долей кокетства произнесла она, оборачиваясь к Алёшке, и взгляд её упёрся в странный медальон на шее юноши, во время ползания выскользнувший из-под ворота рубашки:

– Что это у Вас? Какая интересная вещица.

И она дотронулась рукой до гладкого, похожего на большой янтарь кругляша. Внутри прозрачной субстанции она разглядела цветок с множеством пальцеобразных лепестков и обрадовалась:

– Ой! Это ромашка. Там, внутри!

– Да, – подтвердил Лёшка, боясь дышать оттого, что, рассматривая медальон, Елизавета придвинулась так близко, что он ощущал на щеке прикосновение её волос, – Это та… самая. Помните? Что Вы подарили мне десять лет назад.

– К-как это возможно? – заикаясь, пролепетала она.

– Я с-сперва хранил её в книге, – признался Лёшка, тоже заикаясь, – Н-но потом понял, что она вот-вот рассыплется и… п-попросил одного ювелира. Он залил её в янтарную смолу… В-вот.

– Для чего…? – Елизавета не успела договорить.

В дверь постучала фрейлина и тревожным голосом сообщила:

– Ваше императорское величество! Пожаловала вдова-императрица Мария Фёдоровна! Она уже вышла из кареты и направляется сюда.

– Что?! – осеклась Лиз и взглянула в глаза Алексея с ужасом, – О, боже!

Хороша же она сейчас для визита свекрови! На полу, наедине с молодым кавалергардом и разбросанными по всему полу рисунками! Затем опустила голову, созерцая свой внешний вид:

– О боже!!

Кружевная сорочка из-под парчового халата! Не напудренное лицо! Без парика! Елизавета в панике подпрыгнула на месте:

– Быстрее-быстрее! Собирайте! – велела она Лёшке, подставляя папку, куда он ловко принялся скидывать рисунки.

– Теперь прячьтесь! – приказала она, – Нельзя, чтоб она застала Вас здесь! – и закрутила головой в поисках подходящего места, – Господи! Куда?!

Неожиданно ей пришла в голову спасительная мысль:

– Нет! Ступайте к столу! Живо! Садитесь! Пишите!