Сталин молча подошёл к окну, и некоторое время наблюдал живописное угасание лета и такое же художественное приближение осени. Тёплая погода, чистое синее небо и обилие зелени должны были настраивать на благодушную созерцательность и умиротворение – да «мирская суета» не давала. Сталин повернулся к Шапошникову. Трубка в его руке уже погасла.

– Спасибо, Борис Михайлович. Все свободны, кроме Молотова.

Шапошников свернул карту, и сопровождаемый Ворошиловым, покинул кабинет. Молотов застыл в напряжённом ожидании. Сталин проследовал мимо него, и сел в своё кресло.

– Ну, что скажешь, Вече?

Молотов холодно блеснул стекляшками пенсне.

– Если ты спрашиваешь меня о поляках, то я сожалеть не стану. Варшава всё ещё надеется на заключение соглашения с Гитлером. За наш счёт, разумеется. По сообщениям наших людей, двадцать восьмого Липский – польский посол в Берлине – должен встретиться с Риббентропом. Цель…

– Переключить внимание Гитлера на нас?

– Нет, Коба.

Молотов покачал головой.

– После заключения советско-германского договора о ненападении Варшава понимает, что это нереально. Она всего лишь хочет выторговать себе право на жизнь.

– Выторговать?

– Именно. Насколько мне известно, Липский имеет полномочия от Бека на то, чтобы согласиться с германскими претензиями на Данциг и «коридор». А ещё – на всякий случай – Липский должен продублировать все предыдущие заверения Бека о том, что Варшава не пойдёт ни на какое сотрудничество с СССР. Ну, ты же помнишь, Коба, как Бек просил министра иностранных дел Румынии Гафенку заверить Берлин в своей верности политике антисоветизма. В том же ключе – и встреча заместителя Бека Арцишевского с германским послом фон Мольтке двадцатого июня. Арцишевский тогда клятвенно заверял фон Мольтке в том, что Польша не заключит никакого соглашения с Советским Союзом. Так, что двадцать восьмого Липский будет клятвенно заверять Риббентропа в том, что Польша – больший католик, чем сам папа Римский.

– Вот, уж, действительно: «жертва агрессии»…

Сталин покачал головой.

– Этого горбатого и могила не исправит… Ну, что ж… Как сказал один товарищ: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Особенно – если они не хотят, чтобы их спасали. Поэтому будем защищать свои интересы. Напомни Шуленбургу о том, что пункт второй дополнительного протокола «обязывает».

– Будет исполнено, Коба…

…Первого сентября в одиннадцать десять мягкая трель телефонного звонка оторвала Сталина от бумаг. Он покосился на аппарат: звонил Молотов.

– Слушаю тебя, Вече.

– Товарищ Сталин, только что у меня был советник германского посольства Хильгер.

Сталин отодвинул трубку от уха.

– Коба, ты слышишь меня? – осторожно напомнил о себе Молотов.

– Жду тебя у себя.

Сталин мягко опустил трубку на рычаги.

Спустя десять минут Молотов входил в кабинет Сталина. Встретив Предсовнаркома у самого порога, Сталин молча пожал тому руку.

– Ну? – в упор «прострелил» Молотова Сталин. Требовательность в голосе дополнялась тем же во взгляде. По причине чрезвычайности визита ни о каком предложении стула и речи быть не могло. Но Молотов и не претендовал.

– Ровно в одиннадцать меня навестил советник германского посольства Густав Хильгер – и не один, а с уведомлением о начале войны.

Несколько секунд вождь стоял молча напротив Молотова, а затем неспешно вернулся к батарее телефонов, и поднял одну трубку.

– Клим, жду тебя у себя… Да, немедленно. И захвати с собой Шапошникова.

Положив трубку на рычаги, Сталин повернулся к Молотову, всё ещё застывающему у двери.

– Ну, чего стоишь: проходи, садись.

Молотов устало опустился на стул.