– Полагаю, товарищ Сталин, что кампания будет носить скоротечный характер.

– Вы не верите в помощь Англии и Франции? – двинул бровью Сталин.

– Имеющаяся у Разведуправления информация, товарищ Сталин, не позволяет сделать такой вывод. Никакой мобилизационной и оперативной активности ни в Англии, ни во Франции не отмечено.

– Союзники будут имитировать кипучую деятельность? – усмехнулся Сталин.

Начальник Генштаба мягко улыбнулся.

– И не слишком усердно, товарищ Сталин. Скорее всего, участие Франции и Англии в судьбе Польши ограничится дипломатическими шагами.

– Не обязывающими их ни к чему конкретному, – блеснул стёклами очков Молотов.

– Похоже, что так, – кивнул головой Шапошников. – Ни Англия, ни Франция не станут упираться ради Польши.

Сталин бросил заключительный взгляд на карту – и повернулся к Начальнику Генштаба.

– Ваш прогноз, Борис Михайлович?

Взгляд Сталина был требовательным, пусть и смягчённым доброжелательным голосом. Но Шапошников не побежал глазами ни в сторону, ни на потолок. Как профессиональный штабист, он не был лихим рубакой, но врождённая порядочность и профессиональный долг обязывали его говорить правду всегда. Как минимум – всегда, когда это требовалось интересами дела. Даже – вразрез с мнением вождя. Честность в общении со Сталиным не предполагалась обязательно прямолинейной – но обязательно предполагалась. Задачу несколько облегчало уважительное отношение вождя, безусловно, доверявшего Начальнику Генштаба и считавшегося с его мнением.

– Я думаю, товарищ Сталин – две-три недели. Сопротивление в приграничных районах будет преодолено за первые день-два – и поляки начнут отступление по всему фронту от севера и до юга. И это не будет плановым переходом к стратегической обороне.

– Иначе говоря, поляки побегут?

– Да, товарищ Сталин. Польская армия не готова оказать немцам организованное сопротивление. Отдельные части, конечно, будут сражаться: польский солдат – крепкий солдат. Но военное руководство у Польши – откровенно слабое, техника устаревшая, да и той не хватает. Но главное, чего не хватает: государственной воли для организации и ведения отечественной войны. Правительство сбежит сразу же, как только немцы выйдут на подступы к Варшаве. Так, что – три недели максимум, товарищ Сталин.

– «Три недели максимум»…

Сталин задумчиво провёл мундштуком трубки по кончикам усов.

– Ты слышал, Клим?

Ворошилов немедленно поднялся на ноги: дружба – дружбой…

– Наркомат готов к такому развитию событий, Коба. Генштаб уже разработал план действий на случай вторжения Германии.

Сталин вопросительно посмотрел на Шапошникова – и тот коротко кивнул головой.

– Генеральный штаб, товарищ Сталин, готов представить разработанный план в любое удобное для Вас время.

– Это хорошо.

Сталин двинул полусогнутой рукой с зажатой в ней трубкой: верный признак удовлетворения ответом.

– А, как, по-вашему, будут действовать немцы? А, Борис Михайлович?

Шапошников немедленно развернулся к карте.

– Генштаб полагает, товарищ Сталин, что это будут концентрические удары с использованием значительных масс танков с юга и юго-запада – из Моравии и Силезии, и с северо-запада и севера из Померании и Восточной Пруссии. Немцы постараются рассечь польскую армию на изолированные группы западнее Вислы и Нарева, что позволит окружить их и уничтожить одну за другой.

Сталин подошёл к карте. Некоторое время он изучал расстановку сил и стрелки с направлением ударов и контрударов.

– И Вы полагаете, что у поляков нет никаких шансов?

Шапошников, будто бы с сожалением, развёл руками.

– Ни малейших, товарищ Сталин. Максимум – лишняя неделя сопротивления. Да и то – лишь в том случае, если немцы будут действовать столь неуклюже, что позволят окружённым полякам выскользнуть из «мешка». Исходя из той информации, что нам известна, этот вариант исключается полностью. Поляки обречены, товарищ Сталин.