– Мне нужно идти. И ты тоже поезжай домой.

– Хорошо.

Я смотрел на нее и был уже полностью ее, а она моей. Она сказала это словно была совсем взрослой женщиной, отправлявшей своего мужчину домой. И от ее голоса, даже от этого расставания, исходил такой покой, что я полностью уверился-она уже целиком моя.

Она ускользнула внутрь подъезда, я отбежал назад и через несколько мгновений она появилась в окне. Через стекло она оправила мне сотню воздушных поцелуев при этом кривляясь и гримасничая как клоун на арене цирка. Потом она исчезла и появилась ее мама. Мама тоже улыбалась и смотрела на меня. Я стоял под фонарем в расстегнутой куртке и не двигался. Ее мама открыла окно и не громко, чтобы не на весь двор, сказала:

– Катька тебе телефон не дала. Запомнишь?

– Запомню.

Она продиктовала мне номер.

– Завтра Катя после пяти вернется из училища. Приезжай.

Я кивнул и убежал к метро.

На следующий день я приехал к ней с подзорной трубой. Это была такая старая громоздкая подзорная труба-телескоп моего деда. Катя, увидев ее была в полном восторге и долго ее рассматривала, восклицая и удивляясь. Мы думали поздно вечером установить ее на балконе в ее комнате и посмотреть звезды.

– Кажется у нас в подъезде спилили замок с люка. Давай залезем с телескопом на крышу!

И мы пошли проверять. Замка не было. По железной вертикальной лестнице с площадки последнего этажа мы выбрались на крышу и долго сидели там разговаривая. Мы говорили о чем-то откровенном и глубоком. Уж не знаю, о чем мы таком тогда могли говорить. Совершенно ничего не помню. Помню только, что это было очень откровенно. А нет, кое-что помню. Под конец там на крыше она хотела, чтобы я рассказал ей о девушках, которые у меня были. Она хотела знать все, даже подробности. Она сказала, что хочет знать обо мне все что было до нее.

– А я девственница. У меня ничего не было. Ты первый с кем я целовалась.

Катя сказала это легко и естественно, но так, что для меня это звучало как самое неприкрытое и откровенное, почти сексуальное признание.

Стемнело и мы пошли за телескопом. Мы затащили его наверх, Катя передавала снизу, а я втаскивал его в люк. На крыше установили на старую треногу и смотрели в небо. Конечно, над Москвой, полной ночных огней, много не увидишь, но мы видели. Ее щека касалась моей и мне невыносима хотелось обнять ее за плечи, притянуть к себе и жадно целовать. Но мне казалось это таким глупым, казалось, что мы смотрим в небо и это важнее, казалось, что я ее обижу, если все наше время потрачу только на это. Я только едва ощутимо касался своей щекой ее щеки и заглядывал искоса в ее глаз, расширенный и напряженно вглядывавшийся в окуляр телескопа. Я хотел целиком проникнуть в ее душу, почувствовать, что же там творится в ней сейчас. Катя только прыснула от моего приблизившегося огромного глаза и мягко погладив ладонью по щеке слегка отодвинула меня. Когда мы, убрав телескоп в футляр, уже должны были спускаться, я снова, как вчера, поймал ее за кончики пальцев и хотел притянуть к себе. Катя выдернула свои пальцы из моих и глядя мне в глаза, прикусив нижнюю губу верхними зубами, покачала отрицательно одним только вытянутым вперед подбородком. Ну почему, почему нет? Почему сегодня она остановила меня и не позволила целовать ее губы? Вчера, целиком отдаваясь поцелую, захваченная происходившим до самого дна своего нутра, она позволяла мне все, я уже обладал ею без тайн и стеснений. А сегодня Катя была рядом, смотрела на меня еще более восхищенно, но снова была своя, а не моя.