Я сидел на качелях даже не пытаясь поднять сползшую на кисти рук куртку, вдыхал холодный воздух и наслаждался гревшим спину и плечи солнцем. Шапки у меня, конечно, не было. Голова тоже наполнялась гревшим ее солнцем. Я сидел и улыбался, той самой улыбкой, что заполняет все лицо, глаза, душу, сердце. Я раскачивался на качелях все сильнее и сильнее, словно поднявшись выше в воздух я могу увидеть в одном из окон верхних этажей ее. Я не отрывал глаз от дома и подъезда. Вдруг из него вышла она. А из окна третьего этажа на нас неотрывно смотрела женщина. Я все сильнее раскачивался на качелях, не притормаживая. Качели громыхали в верхних точках и ходили ходуном. Куртка, висевшая на руках, развевалась свободно за спиной при каждом движении качелей вперед. Я знаю, я был очень красив и беспечно молод. В двадцать один, я выглядел как молодое упругое животное, всегда готовое к прыжку над пропастью. Я и был им, молодым длинноногим, поджарым скаковым жеребцом, на которого все приходят посмотреть на скачки и дико радуются, когда он, вытянувшись в струну несется по беговой дорожке ослепленно обгоняя всех, грозя переломаться и разбиться на смерть, не вписавшись в поворот или влетев в ограждение.

Она жила вдвоем с мамой. Мама смотрела на нас из окна не отрываясь. Катя прошла путь от подъезда до качелей в середине двора и остановившись возле них смотрела на меня. Она улыбалась, слегка наклонив голову на бок. Ее глаза горели, и я чувствовал себя подростком, старшеклассником, который ради куража вот-вот сделает сальто прокрутившись на качелях вверх ногами. Она молча стояла и смотрела. Но нет, ее лицо не было застывшим. На нем происходила такая невероятна смена веселых и легких декорация, что их хватило бы на спектакль длиною в жизнь. Я резко спрыгнул с качелей чуть не улетев вперед.

Совершенно не помню, что мы говорили, что говорил я, что она, с чего, с каких слов все началось. Я ничего этого не помню. Помню только, что я не испытывал вообще никакой неловкости, так сильно мне присущей в те времена. Помню, что через несколько минут мы уже оба смеялись. Я что-то такое безудержно говорил, жестикулируя и ловя взгляд ее все больше разгоравшихся глаз, и мы оба ржали во все горло. Нет. Она сначала лучисто улыбалась одними глазами слушая меня. У нее были такие волшебные глаза первозданной ясности, которые как два маленьких солнышка испускали лучи живого света. И она ими смеялась и наполняла сердце невероятным теплом, без всяких препятствий заглядывая внутрь меня. А потом она уже безудержно вместе со мной смеялась во весь голос, не сдерживаясь и почти пополам переламываясь от смеха.

Сразу же, в первый день знакомства Катя привела меня к себе домой и познакомила с мамой. Прямо со двора, от этих качелей мы поднялись к ним домой и пили чай, ели бутерброды с докторской колбасой и вареньем из крыжовника. Ничего этого больше не будет, никогда больше ничего из этого не повторится. Никогда!

В метро, мне показалось, что она вполне взрослая девушка лет девятнадцати-двадцати, и я не особо то ее старше. Стоя возле качелей, Катя рассказывала мне истории из своей учебы в медицинском училище. Только дома, сидя за столом я разглядел ее полудетские черты и понял, что она младше. Словно заметив это, ее мама, глядя мне в глаза сказала:

– Катьке три дня назад исполнилось восемьнадцать лет.

И снова молча глядела на нас. Просто глядела, наливала чай, бесшумно передвигалась за нашими спинами, резала колбасу и хлеб, а мы говорили и смеялись. Или может быть я просто не слышал ничего вокруг себя кроме голоса Кати?