Интересно, а батарейки есть в запасе? И почему меня так колбасит? Лазарев подсыпал возбудитель в вино?

— Вишневый возьму! — слышу голос вдалеке, затем раздается щелчок замка.

Выдыхаю, прижимаю ладонь к животу, трясу головой. Тянусь к чайнику и завариваю чайные листья. Их аромат немного приводит в чувство, и я почти сразу ощущаю стыд за собственное состояние.

У меня, блядь, сын спит через стенку. А я думаю о всяких пошлостях.

«Недотраханная пьяная идиотка. Лучше бы Кирилла проверила», — сурово бурчит в голове совесть.

Оставляю чай доходить до нужной кондиции и плетусь в спальню сына. Почти не сомневаюсь, что Лазарев все сделал правильно. В прошлый раз он уложил Кирилла легко и непринужденно, как будто четыре года его жизни так делал.

В комнате темно, горка из одеяла неподвижна. Выдыхаю, прикрываю аккуратно дверь и поворачиваюсь.

— Блядь!

— Не кричи, — Лазарев прикладывает палец к губам. — Я полотенце не нашел.

— Синее. — шикаю на него, а сама отодвигаюсь.

Чем ближе к нему, тем опаснее.

— Оно там одно. Моими микробами вытираться будешь?

Идиотская недошутка немного сглаживает острые углы и разряжает атмосферу. Меня постепенно отпускает состояние гипнотического возбуждения. Остается выпить чай, чтобы окончательно прийти в норму.

— Под зеркалом в навесной тумбе отодвинь дверцу справа. Найдешь стопку свежих полотенец, — отвечаю, наконец, и шагаю обратно на кухню.

— Блин, Ань, я не найду, — несчастно вздыхает Лазарев.

— Что не найдешь? В двух дверях заплутаешь?

— Мне полотенца всегда горничная кладет.

— И?

Скрещиваю руки на груди и смотрю выжидающе, а Лазарев пожимает широкими плечами.

— Я неприспособленный, ясно? Вот это все домашнее… — обводит рукой коридор, — не мое.

— Готовить же научился?

— Суровая необходимость. Прошлый повар… Ушла.

Закатываю глаза и громко фыркаю. Раздражение гасит остатки мечущегося в венах жара.

— Ну да, ну да, — цокаю языком. — Любимая овца уцокала к другому в стойло и бросила тебя на произвол суровой реальности, где нужно гладить рубашки, искать носкам пару и готовить себе пропитание.

Лазарев опасно щурится.

— Аня, — предупреждающие нотки просят снизить градус агрессии в сторону его бывшей невесты.

Пошел на хер.

— Хуяня! — огрызаюсь и в мягких тапках-утках пересекаю коридор, затем отталкиваю засранца плечом. — Свали! Сейчас достану тебе полотенца. Сделай мне одолжение и повесься на них.

Шум воды гулко бьет по натянутым нервам.

В небольшой ванной комнате жарко и душно, на графитовой декоративной штукатурке оседает конденсат. Поправляю прилипшие к шее волосы, затем быстро наклоняюсь к тумбе. Отодвигаю дверцу, достаю новую стопку полотенец.

Сзади щелкает замок, и я замираю настороженной птичкой.

— Пять секунд, сучка? — зловещий шепот Лазарева щекочет шею, а из горла вырывается короткий всхлип. Пальцы крепче стискивают махровую ткань. — Овцегонщик?

Он ловко прижимает меня спиной к себе.

Задницей чувствую его эрекцию, которую до этого старательно не замечала. Второй рукой Лазарев зарывается в моих волосах и натягивает их до болезненного вскрика.

— Лазарев!

— Женя, — кусает кожу на шее, забирается под халат и дергает шелковый топ вниз. — Или мой господин.

Ткань трещит, полотенца летят на пол. Грудь моментально оголяется и попадает в рейдерский захват мужских пальцев.

Все. Баста. Приехали.

Я самолично шагнула в ловушку и осталась один на один с возбужденным Лазаревым.

И на сей раз отступать он не намерен.