Порой он снимается голым в сомнительных журналах, полных такого натурализма, что они больше напоминают мясную лавку.

Гурей беспомощно переминается позади.

– Что ты! что ты! – уверяет он ее. – Теперь все будет по-иному: я все продумал, отличные идеи, а сюжет!.. Все в наших руках, никакого популизма, и главное – авторы…

Она смотрит на него с сомнением. Чувство юмора изменяет ей.

– Что, авторы? – переспрашивает Хариса.

– Я мечтаю… я мечтаю…

Он так старательно бормочет в ухо, что с его губ летит слюна. Он старается внушить ей то, что носит в себе, как хрустальное яйцо, как мечту – слишком хрупкую, чтобы ее можно было доверять кому попало.

– … о новых шедеврах! – бросает раздраженно Хариса. – Не понимаю!

Она слишком презрительна и скептична. Крылатый ум не посещает ее. Она всегда боится чужого мнения.

– Нет! – пугается ее взгляда Гурей.

Она не верит. Ей хочется спросить: как та швабра, к которой направляется Леонт, спит с таким нудным типом? Но вместо этого спрашивает следующее:

– Не понимаю, как тебе не надоело? – Она кипит от возмущения. Пожалуй, она наперед знает все, что может сказать этот вечный прожектер.

«Я возмущаюсь лишь ситуацией, – вторит она сама себе. –Конечно, одно это только и оправдывает».

– Помню, что когда-то что-то умел. – Губы шмякаются, как сырая глина, складки пористой кожи обвисают, как на трагической маске.

«Надо прекращать пить, – думает он, – вечно меня заносит в крайности».

Хариса явно озадачена. Откровения ей совершенно ни к чему – труднее найти им достойное применение в женском своекорыстии, – чуть позднее, когда наступит срок, когда можно будет приложить их к чему-то конкретному.

– Ты что, белены объелся?

Она груба, но едва ли осознает, словно ей не хватает лености понять свои поступки. Впрочем, она прекрасно знает, что способна любить саму себя только по выходным.

– Главное – верить в свою судьбу. Кто никогда не роняет, ничего не поднимает, – не слушая ее, твердит Гурей. – Такова жизнь, детка. Упавшему всегда надо подать руки… руку.... – Он теряет нить рассуждений, почти тушуется, ищет спасение в смущении.

– М-м-м… – мычит он.

Такое ощущение, что слишком высокопарная и пламенная тирада дается ему с большим трудом – гораздо больше энергии он тратит, чтобы произнести слова в нужной последовательности, словно для него они нанизаны на стержень.

– Поговаривают, что и в семьдесят можно сотворить гениальное…

Голос у него вовсе не уверен, а глаза полны страдания.

– Сомнительные надежды… – Хариса даже не затрудняется развить мысль. Да и способна ли она на нее? Вполне достаточно удовлетворить собственную забывчивость, к чему копаться в непонятном, да еще в мужском? Пусть этим занимаются другие.

– Но мне не хочется ждать!.. – Гордость всплескивает в нем. – Я все время жду, – отваживается он на откровение, – вначале денег, потом удачи, иногда – женщину. Все время откладываю на потом…

Он заглядывает ей в глаза, как ворона в надколотый орех.

– А когда же жить? Вот если бы кто-то помог…

Она радуется. Теперь он попался – слабость всегда питает ее недостатки. Она мстит – даже молча, инстинктивно, без мысли, прикидывая чужую оборону – совсем не чуждую глупости.

«Я зарабатываю в день миллион, – любит говорить Гурей, – и могу себе позволить некоторую пошлость».

«Не так-то ты и шикарен, – думает Хариса, – и гонора в тебе – крохи».

Часть своих доходов он тратит на скупку произведений малоизвестных авторов, кроме того, он имеет литературное агентство, где несколько бедняг трудятся над прославлением его имени.

– Если ты надеешься на Леонта… – Хариса даже забывает, что совсем недавно желала примирить их.