Теперь они с Харисой стоят и разглядывают публику в щелочку штор. Сверху спускаются отдыхающие, официанты снуют с прохладительными напитками, красавец эрдель, слишком независимо для окружающих, сидит в центре зала, а Платон и Анга фланируют вокруг внутреннего фонтана, в котором плавают золотые рыбки, и явно выжидают, когда появится Леонт. Где-то у стойки бара торчит Аммун – великий художник с тюбиком в кармане. Сегодня у него залеплен левый глаз, и он предпочитает синие тона. Как знать, быть может, вечером на собеседника он будет глядеть уже правым глазом. «Я хочу полнее познавать перспективу…» – любит пояснять он всем желающим, многозначительно вздымая брови. – «Возможно, я переплюну великих», – любит шутить он. Кастул, очень серьезный человек, застегнутый на все пуговицы, даже не смотрит на женщин. Род занятий его не известен. Пеон – нынешний покровитель Мариам, тихо напивается за стойкой. Не хватает только Гурея для полноты счастья.

«Но ведь здесь ничего не изменилось – ни в самом городе, ни люди», – думает Леонт. Мир, который он для себя придумал, гораздо интереснее, хотя искусство – это самая большая ложь в человеке.

Ему даже кажется, что сомнения, которые чувствуются в подсознании, имеют свойство со временем подтверждаться, и тот рыжий, который прошествовал апостолом по площади, более закономерен, чем окружающее. Не является ли реальность дьявольской мистификацией, устроенной с божественным совершенством, дабы ежеминутно, ежечасно вводить человека в заблуждение, не рискуя при этом быть разоблаченной?

А как же, – отзывается Мемнон, – рационализм – это высшая зависимость от этого мира. Но это не все. Имеется еще кое-что.

Наконец-то, – восклицает Леонт, – где ты пропадаешь?

– Смотри, смотри! – Хариса хватает за рукав и тянет к шторе. – Видишь женщину в красном? Значит, где-то здесь и Гурей.

Она стоит совсем близко, и Леонт чувствует тонкий запах косметики. Стоит сделать простое движение, и он действительно попробует эту детку на вкус.

Колодец достаточно глубок, чтобы ты погрузился с макушкой, – напоминает Мемнон. – У тебя нет шансов выбраться, хотя тебе это ровным счетом ничего не будет стоить – она и так влюблена в тебя по уши. Забей же золотой гвоздь и не мучайся.

Ты непоследователен, – возражает Леонт. – К тому же Хариса так совершенна, что одного того, что я пялюсь на ее грудь и каждые пять минут вхожу в противоречие с самим собой, достаточно, чтобы выбить меня из колеи на ближайшие два часа.

Красота женщины – это не что иное, как ловушка для мужчин. Только немногие из женщин в зрелости сотворяют из нее нечто большее, – замечает Мемнон.

Боюсь, что твои доводы носят чисто умозрительный характер. Хотя… может, стоит попробовать?

Но вместо этого произносит:

– Если этот тип не явится, я не особенно расстроюсь. Из-за того, что когда-то мы сидели с ним за одной партой, он готов сесть на голову, и это называется дружбой?!

– Хочешь, я вас помирю? – спрашивает она чуть-чуть легкомысленно, как способна спросить только женщина, которую после тридцати пяти волнует не будущее, а настоящее, которая уже успела стряхнуть усталость под душем и сменить дорожный костюм на легкое платье цвета морской волны, обрести шедевр ловкого парикмахера в гостиничном кабинете, и вообще, произвести над собой ряд изменений, сродни загадочным метаморфозам женской души, которые так волнуют Леонта. Ему даже кажется, что он чувствует воздушность ее платья, и на мгновение представляет ее бездумно податливой с запрокинутой головой и полуоткрытыми влажными губами.

Не то, не то, – напоминает Мемнон. – Мечтательность губит не одного тебя. Стоит ли тратить время впустую?