– Здравствуйте! – с сильным польским акцентом ответил мужчина.

–Роберт, привет! А это мой бывший одногруппник из Петербурга приехал к нам в гости! —судорожно сказала Мария, выбежав из кухни в коридор дома.

– О, а что ты собрался уходить?! – крепко сжимая руку Андреевского, сказал Роберт.

– Да, к сожалению, мне пора!

– Авраам спешит на вокзал, он уезжает в командировку! – нервно ответила Мария.

– Хах, так давай я тебя подвезу! – воскликнул Роберт, желая показать свое превосходство над худощавым художником.

– Не стоит, я доберусь сам.

Авраам поднял сумки и вышел из дома. Отойдя на десять метров от дома Андреевский повернулся и увидел Веселого Роберта и грустную Марию, которые смотрели на тень уходящего художника.

В девять часов вечера Авраам стоял на перроне железнодорожного вокзала. Уже загорелись фонари, и граждане толпились на станции. Все куда-то спешили и в этой спешке рождалась невыносимая печаль урбанистической жизни.

– Авраам Александрович, нам уже пора! – один из работников музея подгонял задумчивого художника.

– Да, да, пора!

Поезд направлялся в сторону Берлина. Авраам удивился внешнему виду поезда. Железный конь был таким утонченным и совершенно не похожим на поезда СССР. Поезд впервые показался художнику домом, а не своеобразным пристанищем. Авраам, перенасыщенный негативом, рухнул на бирюзовую полку и уснул.

Проснувшись, Андреевский увидел свою каюту внутри железного коня. Купе было выполнено в лучших тонах немецкой ментальности и тяжелые золотистые лучи падали на комнату джентльмена. Авраам поднялся. Крепко, но одновременно воздушно уселся на диван, обшитый бархатным бирюзовым мешком. За окном менялся пейзаж он был близок к заветному Берлину и к границе двух идеологических миров, которые, как казалось вот-вот в своем противоречии уничтожат весь белый свет, оставив при этом запах напалма в душе человечества. Художник все больше и больше уходит от вечной депрессии чувств. Его ждал новый красочный мир буквально за границей привычной ему жизни. Вдохновение переполнило его сердце, вскочив с дивана, творец достал блокнот, и, вспоминая свой прелестный скандинавский сон, начал рисовать образы мифологии северных народов.

Послышался стук в дверь, и в приподнятом настроении вошел Кузнецов. – Доброе утро, товарищ! – громко и звучным басом проговорил Кузнецов.

Андреевский не желал больше ни секунды видеть всю тошноту социализма. Естественно художник рационально осознавал все положительные стороны диалектического материализма и вышедших политических строев из философских идей, хотя это скорее было следствием левого воспитания к тому же вся его иррациональность презирала все бездуховное, внеэстетическое, правовое…

– Мы уже на подходе к Берлину. Хах. Прямо, как в сорок пятом.

– Хорошо, – ответив, художник стиснул зубы и захлопнул дверь перед советским гражданином.

Авраам прибрал кудри сжал их пальцами, вдавливая ногти прямо в темные корни своих волос, но не прошло и пяти минут, как творец стоял во весь рост и прижимая лист блокнота к окну вырисовывал яростные лица викингов.

Выходя с сумками из благородного поезда Андреевский сел на длинную недавно покрашенную скамейку.

– Авраам Александрович, товарищ Кузнецов просил вам передать, что он ждёт вас через несколько часов на посту КПП— это несколько сотен метров от сюда… – Галина в свойственной манере работнику музея принялась детально описывать каждую мелочь.

– Да! Конечно! – перебил ее художник.

– До свидания, Авраам Александрович.

– Да, до свидания.

Легкий утренний туман накрыл и без того хмурый Берлин. Все выдавало в нем мрачный город. Дома, пострадавшие от военных ударов, люди хмурые и неразговорчивые, славные готические соборы и темная, покрытая грибком брусчатка. Мрачный вид Авраам не очень жаловал, поэтому сразу же столица Германии показалась ему не по душе, но дух готики и схоластики витал в воздухе славного немецкого города.