Вернувшись Андреевский решил уснуть, а незаконченное скандинавское полотно сопровождало его прекрасный сон.
Проснулся Авраам, как только начинало светлеть. Свежий воздух дул из щелей деревянного окна. Художник поднялся накинул брюки, рубашку и второй день подряд принял ванну и плотно позавтракал. Выходя из общей гостиной, он увидел силуэт входящего Виноградова.
– Авраам Александрович, доброе утро. Вы рано проснулись, – как всегда жизнерадостно завязал диалог дипломат.
– Здравствуйте, Сергей.
– Уж извините за спешку, но я хотел лишь уже заранее собрать наш маленький павильон. Работников музея пора будить и стоило бы начать перевозить пять ваших прелестных картин.
– Да, да вы правы. Я уже готов выдвигаться.
– И еще, Авраам Александрович, не сочтите за обиду, но ваш костюм выглядит неважно. Я привез вам новый черный смокинг. По последним канонам американской моды. – Шепотом произнес Виноградов.
– Не стоило, нет, правда… – чувствуя себя клопом, пробубнил Авраам.
– Да что вы, все ради искусства и нашего государства.
– Не знаю… Как и благодарить… Вас…
– Все под Богом ходим! Пошутили и ладно, пора, буду ждать вас в автомобиле.
– Хорошо.
Андреевский причесывал свои длинные жесткие кудри. Черный костюм придавал ему солидность и Авраам в нем походил более на интеллигента, чем на социалистического художника.
Андреевский сел в вишневый автомобиль, и они втроем вместе с водителем дипломата отправились в Большой Дворец. Стоит рассмотреть и сами работы Андреевского. Пять картин все были небольшого диаметра примерно метр на семьдесят сантиметров. Выполнены в жанре сюрреализма и повествовали о пяти явлениях не подвластных людям (рождение, время, сон, свобода и смерть). Прелесть картин была в их форме. Великолепные янтарные и сапфировые краски, бросали яркий стержень в глаза зрителей. Сюжеты же были абсурдны. От золотистых болот на заднем фоне до воздушных небоскребов. Одно оставалось точным-это было что-то новое для русской, а возможно и мировой культуры.
– Насколько великолепен Париж! Живу уже почти год и все дивлюсь этим прелестным городом! – начал говорить Виноградов.
– Да, вы совершенно правы. Вчера время пролетело словно вихрь, а я обошел лишь один зал Лувра, но как это было превосходно! – подхватил Андреевский.
– Я вас понимаю, Авраам Александрович. А как вы пришли к творчеству? Как добились такой известности? Ведь о ваших картинах говорит вся Москва, а где Москва, там и весь союз, – будто расстреливая, проговорил Виноградов.
– Я пережил ужасы Ленинграда, потерю родителей в довольно юном возрасте. А еще с самого детства я пытался рисовать и писать. Помню свои рассказы про отца, который словом любил выпить и маму очень набожного человека. Я совсем юный подбегал к ним и передавал свои записки. Они тогда были счастливы… – Авраам впервые за долгое время не закрывал рот. Творец должен был выговориться, пускай даже и едва знакомому человеку.
– Интересно! К сожалению, мы уже приехали, – перебивая Авраама, проговорил Виноградов.
– Да, – осознавая безинтересность, грустно ответил художник.
Виноградов и Андреевский направились в Большой Дворец. Благовония элитарной культуры парили внутри выставочного зала. Бозар передавал нотки архитектуры «надлома» конца XIX века. Роскошные картины художников разных стран располагались по разным сторонам зала. Красный флаг СССР художник увидел издалека и медленно пошел к своим трудам.
– Здравствуйте, Авраам Александрович, мы выставили картины по всем стандартам! – с улыбкой проговорила Галина, пока остальные работники музея разглядывали работы западных мастеров.