Достав лупу, Ева склонилась над пергаментом. При близком рассмотрении становились видны детали, ускользавшие раньше. Линии были не нарисованы, а словно выжжены в пергаменте, оставляя крошечные обугленные края. Символы по краям напоминали одновременно несколько древних алфавитов, но не совпадали ни с одним полностью.

А в центре фрагмента, там, где виднелись очертания строения, Ева заметила нечто странное. Линии здесь были другими – более свежими, нанесёнными поверх древних. Кто-то уже пытался дорисовать карту.

«Интересно, что с ним случилось», – подумала Ева и тут же пожалела об этой мысли.

Она достала специальную тетрадь – дневник картографических наблюдений – и начала зарисовывать символы. Работа требовала сосредоточенности: каждый штрих должен быть точным, каждая закорючка на своём месте. Символы древних карт часто были ключами к их разгадке.

На третьем символе случилось то, чего Ева не ожидала.

Чернила в её авторучке засветились.

Она отдёрнула руку, но было поздно. Свечение перекинулось с ручки на нарисованные символы, а оттуда – на оригинал. Фрагмент карты вспыхнул ослепительно белым светом, и Ева инстинктивно закрыла глаза.

Когда она открыла их, мастерская исчезла.

Она стояла в круглом зале с высоким куполообразным потолком. Стены были покрыты картами – сотнями, тысячами карт, нарисованных прямо на камне. Они светились изнутри мягким золотистым светом, и Ева видела на них очертания городов, которых не существовало, морей, которые никогда не плескались под солнцем, гор, которые никто не покорял.

В центре зала стоял стол – простой деревянный стол, удивительно похожий на тот, за которым работала сама Ева. За столом сидел человек.

Нет, не человек. Что-то в нём было неправильным – слишком острые углы скул, слишком длинные пальцы, слишком яркие глаза цвета расплавленного золота. Он был одет в простую серую рубаху, рукава закатаны, обнажая предплечья, покрытые татуировками. Но это были не обычные татуировки – это были карты, нанесённые прямо на кожу, и они двигались, менялись, перетекали одна в другую.

Существо (Ева не могла заставить себя назвать его человеком) работало над картой. Огромный лист пергамента был расстелен на столе, и существо наносило на него линии не кистью или пером, а прямо пальцем. Там, где палец касался пергамента, оставался светящийся след.

«Первый Картограф», – поняла Ева с благоговейным ужасом.

Она читала о нём в древних текстах, которые Вера Семёновна хранила под семью замками. Тот, кто создал само искусство картографии несуществующих мест. Тот, кто первым понял, что нарисованное может стать реальным, если вложить в рисунок достаточно… чего? Силы? Веры? Души?

Первый Картограф работал сосредоточенно, не замечая Еву. Или делая вид, что не замечает. Постепенно на пергаменте проявлялись очертания места – города или храма в центре, от которого расходились дороги во все стороны. Сотни дорог, тысячи, они ветвились и переплетались, создавая узор невероятной сложности.

И тут Ева поняла. Это была не карта конкретного места. Это была карта всех мест. Каждая дорога вела в отдельный мир, каждая развилка открывала новую реальность. Центральное строение было точкой схождения, местом, где все миры соприкасались.

Картой Всех Дорог.

Первый Картограф дорисовал последнюю линию и откинулся на спинку стула. Несколько мгновений он просто смотрел на своё творение, и в его нечеловеческих глазах мелькнуло что-то похожее на сомнение.

– Слишком опасно, – произнёс он, и его голос звучал как эхо в пустом колодце. – Никто не должен обладать такой силой.

Он протянул руку над картой, и Ева увидела, как пергамент начал тлеть по краям. Нет, не тлеть – распадаться. Карта разделилась на части – семь фрагментов, которые разлетелись по залу, исчезая в светящихся порталах на стенах.