Теперь же окружение, где я находилась, не внушало такой уверенности. Зеленое стекло холодно поблескивало.

– Фая? Ты здесь? – позвала я. Нет ответа.

«Х->.~ <», – выгранила я ей записку в междупространстве.

Несмотря на опасность, во мне все еще горело желание ослушаться Фаю и посмотреть, что из этого выйдет. Это было вроде проверки тоже. Если это она рисует все происходящее со мной, то точно что-нибудь придумает, окажись я в беде. А если не она, то откуда ей знать, что правильно, а что нет?

Слегка приоткрыв левый глаз и крепко зажмурив правый, чтобы не потерять из виду уголок закрытого зрения, я осмотрелась в поисках укромного места. Такового не оказалось. Голая бутылочность была покатой и открытой, за исключением редких выемок ступенек.

«Ничего не остается, – подумала я. – Придется рискнуть». Ощупав ногой ступеньку, я уперлась понадежней, легла на спину и закрыла глаза. Сквозь веки виднелись розоватые отсветы кораблей. Они плыли в пропасть этажами, будто я ехала на лифте вниз.

Я решительно потянула за уголок, и страница век перелистнулась. Был даже характерный бумажный звук, только более глубокий, с поддоном. В момент перемены меня кольнуло странное чувство, будто мои собственные веки – такая же страница, что перед этими веками у меня были другие, что они сменились уже много раз, но я не помнила тех смен. Словно перед этим телом, я была в других, но не смогла или не захотела вернуться, и они лежат теперь где-то брошенные и забытые, а может, и занятые, но уже не мной. И все эти страницы, одна за другой, составляют книгу. И все каждый раз начинается сначала. Это ли имел в виду Путник, когда сказал, что книга начал не имеет конца?

Темнота закрытого зрения пришла в движение, и постепенно стали проступать смутные очертания…

Архитектура:

Перехваты-крепления-основания.

Готика.

Сложный многоарочный амфитеатр,

Уходящий ввысь.

Неба не видно.

Перипетии арок перекрывают друг друга,

Создавая путаную перспективу.

Эмоция – взволнованная, как перед выступлением. Это место чего-то ждет, и от меня многое зависит. Точнее, от обладательницы взгляда, за которым я оказалась.

Я увидела ее бледные ладони на хрупких запястьях. Они были усыпаны множеством аритмично подрагивающих пальцев. Увидела ее мысли, проносящиеся мимо: сумбурный, будто зашифрованный поток. Они были не на языках и не на гранях. Стук ее сердца – ритм – бился чуть ниже глаз клокотным механичным бумом.

Я чувствовала, как все в этом мире завязано незримой сетью. Движения ее пальцев были не случайны: они влияли на положения готичных арок вокруг. Она складывала сложную многомерную фреску, а эти арки, эти колизейные римские постройки были как бы тенями от составляющих эту фреску стеклышек. Кроме того, каждое «стеклышко» было настроением и хотело выразиться, но некоторые постройки не сочетались друг с другом и их нужно было переставлять, поворачивать надлежащими боками, пока композиция не сложится идеально. Работа была эмоциональная и сосредоточенная, но было похоже, что это лишь подготовка к чему-то. Будто плелся батут, а прыжок еще предстоит. Что-то в этом такое было, что от одного предчувствия этого «прыжка» мне стало страшно и захотелось обратно. Но я не знала, как вернуться.

В какой-то момент взгляд отвлекся от шевелящихся пальцев, скользнул вниз, и я увидела тело, в котором я оказалась. Прозрачное и бесформенное, оно заключало в себе большое бьющееся сердце, из клапанов которого выходила кверху мягкая трубка. Трубка эта расширялась мегафонным конусом и придерживалась в вертикальном положении косыми стежками позвоночника, крест-накрест. Взгляд вновь вернулся к колышущимся фалангам пальцев. Откуда произрастали эти руки, я не успела разглядеть. Должно быть, из сердца.