Наверное, я задумалась в пути, а когда очнулась, все вокруг изменилось. Охитинилось. Окружение не имело ничего общего с ульем наверху. Все стало бутылочно-зеленым и кристально отражало само себя, создавая бесконечные зеркальные коридоры. Когда в отражения попадали яркие отсветы алых, изящно сконструированных падающих фрегатов-лепестков, мурмурная нега сюрреально проскальзывала, и было в этом что-то шкатулочное. От фрегатов исходил звук трепещущих на ветру флагов, хотя самих флагов на мачтах видно не было.

Здесь было так спокойно… хотелось лечь и смотреть, как падают корабли. Один, другой, третий… убаюкивая вдаль… я тепло зевнула, прикрывая рот рукой. А почему бы и не отдохнуть?

– Не сейчас, – сказала Фая. – Когда лепестки перестанут падать, мы потеряем направление.

– Но я же увижу новый сон, – возразила я. – И путь будет видно снова.

– Не сейчас, – повторила Фая и отстранилась.

Во мне встрепенулось негодование. Ну конечно, ей лучше знать; а вот не послушаю ее, и что тогда? Я твердо решила так и сделать, но пройти хотя бы еще немного.

Между тем склон становился все круче. Кое-где попадались выбитые неведомым инструментом ступеньки, но чем глубже, тем реже, и наступил момент, когда я достигла отвесного плато без признаков спуска, совсем как на станции.

Концентрироваться таянием или придумывать крылья сил уже не было. Внимание мыльно маятнилось от одного к другому, без моего контроля. В конце концов я села, обняла колени и закрыла глаза. На внутренней стороне век царапно-фотопленочно проявились грани: « <_^|_| <~» Интересно…

«<<<<|», – выгравировала я в ответ.

«>», – возникло, и темнота экранов век отщепилась сбоку уголком страницы.

Я вспомнила. Такое случалось со мной прежде. Много оборотов назад, когда я проходила через деревню шерстяных клубков. Я тогда отстранилась всего на мгновение, привести мысли в порядок. И было так же, как сейчас: грани в темноте, и уголок закрытого зрения, чуть чернее, чем темнота. Только грани тогда проявились другие. Фая тогда назвала это «смена век» и объяснила как процесс, ведущий к чужому взгляду, на другой сцене. Отчего такое бывает, неясно. Просто случается. Находясь там, отпускаешь внимание от своего тела, и это опасно: никогда не знаешь, куда попадешь и через сколько оборотов вернешься; ведь в разных мечтах вращения идут по-разному.

Но тогда все было иначе. Деревня шерстяных клубков была населена шерстью, задумчивой и сплоченной формой жизни, которая не причиняла зла. Зло их не интересовало. Их вообще ничего не интересовало, кроме самих себя, и единственное, что мне довелось от них услышать, было «ты не шерсть». В той реплике не было ни агрессии, ни обвинения, ни даже удивления – это звучало как сухой факт. И не поспоришь ведь. В общем, в той деревне было безопасно оставить тело.

В тот раз, когда я сменила веки, я посетила мир, где все заворачивалось в самое себя, и каждый миг уже почти что ввернулось до конца: «Вот оно! Сейчас! Сейчас!» Но в самый последний закуток изподпереворачивалось и оказывалось, что есть еще масса вариантов перевывернуться и заперевернуться, и все начиналось по новой. Это продолжалось, головокружительно и бесконечно. Обладатель глаз, с которым я тогда обменялась веками, был чрезвычайно увлечен происходящим. И не только увлечен, но и вовлечен буквально. С пружинистым энтузиазмом он швырял себя в самую глубь событий и вертелся, всасывался, разбивался на фрагменты, которые вращались в разные стороны, и собирался снова в другом месте, готовый ворваться в новый поток. Он обожал жизнь и был переполнен ей. Глазные нервы его шли прямо в эмоции, и я смогла разделить его восторг сполна, глядя сквозь его глаза. Когда все закончилось, я очнулась в том же месте, где оставила свое тело. Волосы мои были переплетены шерстяными нитями.