Пока ясно было одно: судя по произношению, этот Владислав Владимирович Чиляев оказался совсем не тем Владиком Чиляевым, какого она так мечтала увидеть. Эффектен и перед аудиторией профессионально может выступать. Но не картавит совершенно, а ведь профессор писал, что у мальчика этот дефект – на всю оставшуюся жизнь стопроцентно: генетика.

Лика горестно вздохнула: анкету всё равно необходимо было заполнять. Она робко подошла к пижонистому начштаба, представилась, и, не переводя дыхание, вежливо попросила: вижу–де не до меня сейчас, но хотелось бы, если не сегодня, то хотя бы завтра, или даже послезавтра, всё же побеседовать, как договаривались, не больше двадцати минут.

Весь в белом взглянул на неё и тут же открыл дверцу джипа.

– Садитесь в машину.

Лика взобралась в джип.

– Так значит вы из Ленинграда? – обернувшись к ней с переднего сиденья, подчёркнуто уважительно спросил Чиляев, когда они выехали за ворота.

– Из Петербурга, – уточнила Лика, и положила сумку на голые коленки. – Ленинградом мой город никто уже не называет: вернули же старое название.

Начштаба притворно удивился.

– Опять двадцать пять… И как давно?

– На референдуме в 1991-м, когда мэром стал Собчак, об этом всем известно, – ответила Лика.

– И где сейчас он, ваш этот Собчак?

– Так умер.

– А вы как с этим живёте?

– Да с чем? – спросила Лика.

– С этим: были ленинградкой, а сейчас вы кто?

– По–разному можно сказать, – стала вспоминать Лика. – Нас чаще всего просто питерскими называют. Хотя, как всем известно, есть три равноправных варианта по отношению к даме – петербурженка, петербуржанка, петербуржка.

Чиляев усмехнулся:

– А у вас там разводят не только мосты. Как–как вы сейчас называетесь? Петег’буг’жка? Такое невозможно вымолвить. Тем более мне. Я ужасно каг’тавлю, с детства. Известные в столице логопеды лечили. Но тщетно. Звук «эр» почти чисто могу вымолвить, но – только если обозначающая его буква стоит в начале слова. Ещё могу, когда она следует за «гэ». Ленинград и ленинградка могу сказать. А Петег’буг’г и петег’буг’жка – нет.

– Но вы же там, и вы же сейчас… Вы же только что совсем не картавили! Зачем вы меня обманываете?

Лика всё ещё не могла поверить в то, что она нашла профессорского внука, что она не ошиблась.

– Я не обманываю, а слежу за словами, тут ничего такого нет, – стал объяснять взрослый Владик, повернувшись к ней вполоборота и внимательно глядя в лицо. – Я же публичный человек. Связи с общественностью, вы ж сами понимаете… Мне за это деньги платят. В силу своего занятия я не могу себе позволить публично обозначить мои языковые дефекты. Меня же никто не возьмёт тогда ни на одну кампанию, никто не покажет по ТВ, потому что люди будут надо мной смеяться. Это в лучшем случае.

– И вы на камеру не произносите ни одного слова, где есть буква «р» в середине? – изумилась Лика, сопоставив «Ленинград» и те самые «грабли», которые профессорский внук научился выговаривать после подрезания уздечки язычка почему–то в институте психиатрии. – Но ведь это же нереально! Выбирать лишь те слова, где нет звука «эр» …

– Почему же… Это возможно, вполне. Однажды в детстве я дал себе слово – обходиться только такими словами, когда необходимо. Или молчать как рыба. Знаете, когда учился в младших классах, в школе надо мной даже девчонки издевались, а девочек ведь бить нельзя, это же не пацаны, с теми было легче общаться.

– А педагоги? – спросила Лика. – Они же должны были как–то объяснить детям, что это плохо, так относиться к людям с…

– Что касается учителей, то они вели себя тактично – давали индивидуальные задания, стихи наизусть я читал только после занятий, – прервал её профессорский внук. – Потом уже, в девятом и десятом классах, никто и не надсмехался надо мной. Но довольно об этом, мы с вами отвлеклись, забыли об анкете. Давайте вашу бумажку. Анкету мне легче будет заполнить самому. Там нужно называть фамилии политиков, насколько мне известно?