***

В ханском шатре, поставленном в родовом имении хивинских правителей в Гюмгюмданском саду, было тихо. Наступило время послеобеденного кейфа, и никто не смел нарушить сон повелителя. Кругом царило блаженство, убаюкиваемое шелестом листвы множества цветущих деревьев и щебетанием птиц.

Когда Саид Махаммад-хан уже был готов погрузиться в сладостный сон, до его ушей донесся топот бегущих куда-то людей. Потом послышалось лязганье чего-то металлического, и раздался вопль:

– А… умри, дьявол!..

Хан соскочил со своего ложа и выхватил всегда лежавший у него под подушкой кинжал. Он прекрасно помнил, как предательски два года назад был убит Кутлуг Мурад-хан, успевший посидеть на троне лишь три месяца. Тогда убийца, подосланный туркменами, хладнокровно зарезал не только правителя Хивы, но и семь чиновников, находившихся в тот момент в покоях хана. Злоумышленник был схвачен и после жестокой пытки обезглавлен, но всю страну после этого охватила кровавая резня, и Хива, процветавшая и жиревшая при Мухаммед Эмин-хане20, погрузилась в хаос. Нищета и голод были повсюду…

Полог медленно приподнялся, и на пороге ханского шатра, стоя на коленях, появился мехрем21. Он непрестанно кланялся, пытаясь поцеловать ханский ботинок, но Саид Махаммад-хан сделал шаг назад.

– О, мой повелитель! – голос мехрема дрожал – Да хранит Всевышний твое здоровье и милосердие! Не по воле преданных рабов был нарушен твой драгоценный сон… Рахим-тюре…

– Что? – раздраженно спросил Саид Махаммад-хан.

Вспотевший мехрем, не смея взглянуть в лицо правителю, продолжил:

– Твой брат, о, всемогущий и справедливейший владыка, встревожился видениями и убил сарбаза,22 стоявшего на посту у его покоев…

Хан перевел дух. Ему лично ничего не угрожало. Он сел на тахту, выставив вперед правую ногу, что по дворцовому этикету позволяло чиновнику поцеловать туфлю монарха. Мехрем с подобострастием припал губами к ноге хана и замер в ожидании слов своего господина.

– Успокойте моего брата… Бережно – повелел хан – Иди.

Слуга, пятясь назад на коленях, по-прежнему не поднимая головы, привычно выполз из ханских покоев.

Опять кругом воцарилась тишина. Хан прилег на свою тахту. Но сон его покинул, кажется, окончательно…

Рахим… Любимый брат… Когда-то, еще мальчиками, они беззаботно бегали в этом саду. Их игры и шалости порою приводили в трепет многочисленную прислугу, не смевшую наказать проказников. Иногда к воспитанию принцев подключался отец. Уж он-то мог дать волю своим сильным рукам. И тогда были слезы, которых надо было стыдиться…

В какое время Рахим пристрастился к опию, никто во дворце не знал. Но когда пагубное пристрастие стало очевидным для всех, отец распорядился казнить тех, кто, по его мнению, был причастен к этому.

Поначалу брат как-то мог сдерживать свою тягу к дурману, но в последние два года, когда он так был нужен молодому хану, Рахим все чаще и чаще погружался в опийные грезы. Нередко это вызывало кровавые скандалы, подобные тому, что произошел сейчас. Но кто же будет жаловаться на брата самого владыки? Да, пока у Рухима официальный статус инака23, его никто не тронет. А что потом?

Хан повернулся на своей мягкой тахте, которая сейчас ему показалась крайне неудобной, и опять погрузился в раздумья.

Как же нужны ему сейчас советы брата, его воля и поддержка! Из Оренбурга через купцов пришло сообщение, что московиты готовят караван с официальным послом русского царя. И с чем он прибудет? Саид Махаммад-хан прекрасно помнил, как вся Хива, от ханского дворца до лачуги самого бедного дервиша, была встревожена известием о продвижении многотысячного отряда урусов к границам ханства. Тогда только чудо спасло Хиву