Димас крутанул кистью над головой, привлекая внимание своих орлов, и приложил палец к губам, кивнув на киллершу. Пусть помолчат на всякий случай. Незачем этой козе лишнее слушать. Пусть помается неизвестностью. Кстати, сигарет вроде при ней нет, а зажигалка имеется, да еще какая. Подполковник аккуратно, двумя руками поднял тяжелую американскую зажигалку в довольно дорогом исполнении: никель, рельефный рисунок, янтарные накладки… Как там было у янки в рекламе? «Ваш исключительный мужской код». Тогда еще такая реклама у них была. Это теперь там сплошные гендеры и толерастия. Теперь, если ты гордишься там своим мужским началом, значит ты – фашист. Содомиты, одним словом. А зажигалочка-то по первому впечатлению несколько тяжелее ожидаемого. Оно, конечно, может и с непривычки, – не каждый день эдакое чудо в руках держишь, – а может и другая какая причина имеется. Девочка по виду явно не курящая, – это факт. Ну, что же, рискнем. Подполковник откинул никелированный колпачок, и зажигалка откликнулась запатентованным: «Клац!». Ага, вот ты, красавица и прокололась! Веки киллерши дрогнули, а потом и вовсе сжались, как и губы. Такая мимика человеку свойственна, когда он ждет в следующие мгновения чего-то очень плохого. Удара? Выстрела? Взрыва? Ну, конечно! Взрыва, скорее всего. То то, и тяжеловат аксессуарчик для простой зажигалки. Вот оно значит как. До чего только не додумаются, затейники! Ну и ладно, нам лишний раз судьбу испытывать тоже ни к чему, – пусть с этой штукой спецы разбираются, а мы лучше с девочкой побеседуем. Накопились, знаете ли, вопросы. Димас аккуратно положил зажигалку с так и не закрытой крышкой на место, предупредив капитана Ваню:

– Поосторожней с этой железкой. Мыслю я, с сюрпризом штуковина. Давай-ка пока с девчулей пообщаемся. Пора уже, а то залежится еще, не дай Бог.

Подполковник жестом подозвал обоих капитанов и проинструктировал вполголоса:

– Поднимать ее пока не надо. С обеих сторон контролируйте руки; девочка, по всему видать, бойкая. Как только попытается приподняться, фиксируйте ее кисти повыше, да погрубее, чтобы осознала паскуда, что все на так радужно, и никто тут с ней особо миндальничать не собирается.

Димас присел возле снайперши и от души, наотмашь хлестанул ее по обеим щекам. Голова в черной шапочке мотнулась влево – вправо, глаза широко раскрылись («Ишь ты, зеленоглазка, мать ее», – машинально отметил главный опер), в них плеснулся нешуточный ужас, и девица инстинктивно оторвала спину от крыши, полностью приняв сидячее положение. Димасовы орлы тут же навалились с двух сторон, сковали зеленоглазке руки спереди, грубо подтащили к барбету и припечатали в сидячем положении к металлической стенке с руками, поднятыми над головой. Подполковник подошел к своему несостоявшемуся палачу, бесцеремонно и грубо даванул ей коленом в грудь и, не обращая внимания на испуганный девичий вскрик, начал разговор:

– По-русски понимаешь? По глазам вижу, что понимаешь. Мне, сучка, разговоры с тобой разговаривать особо некогда, поэтому предложение тебе будет такое: я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. Честно отвечать, и со всем старанием. Ответы «Не знаю», «Не понимаю», «Не помню», «Не могу» и прочие «не…» считаются неправильными, и за них тебе будет больно (коленка снова надавила на девичью грудную клетку чуток пониже горла). Не захочешь говорить – твое право, какой разговор! Но, видишь ли, какое дело; у нас снайперов обычно ОМОН задерживает. Я его уже вызвал, так что с минуты на минуту будет. И начнет тебя задерживать. Потом в машине… Убить тебя не убьют, конечно, но все остальное я тебе гарантирую. Эти ребята по несколько раз успели слетать в командировку на войну, а там со снайперами, да еще и с бабами, сама знаешь, что творят. Ой, вот только не надо на меня глазенками зыркать этак яростно, душевно тебя прошу. Ты для меня сейчас ни разу не слабый пол, а натуральный враг, который меня десять минут назад чуть не убил. Ведь секунды же не хватило, а? Какой уж тут нахрен, гуманизм, коли игры пошли насквозь серьезные? Молчишь? Вот то то и оно! Но самое интересное даже не это. Самое интересное будет потом, когда мы тебя промаринуем недельку – и отпустим в этот дивный свободный мир. А наниматели твои, сдается мне, христианским всепрощением отнюдь не страдают. Так что, деточка, вот прямо сейчас – то самое время, чтобы разоружиться тебе перед партией, как говаривал уважаемый Лаврентий Палыч Берия, а он, я тебе скажу, в этих делах толк лучше всех понимал.