Она и сама не знала, что ее больше задевало: что сатир так легко ее раскусил, что не попался в ловушки или что спустил с нее штаны, как с рыночного беспризорника, но бесило все вместе жутко.

И, легко соглашаясь дать этой твари лесной то, что она хочет, Элли рассчитывала или вывернуться в процессе и отомстить, или в крайнем случае вернуться к Солару живой и с рогом (“отомстить” смотрелось куда солидней, но все-таки весовые категории были неравные).

Но когда твердые ладони легли на ее тыл, с Элли случилась беда. Вернее, голова считала это бедой, а вот попку, походу, все устраивало. Жесткие, неласковые прикосновения почему-то вызвали неконтролируемую вспышку возбуждения. Разовую, но сильную. Элли перетряхнуло, словно она наступила на электрического ската.

Она замычала, прикусывая губу, и в очередной раз попробовала сползти с бревна. В этот раз ей позволили продвинуться немного вниз — так, что носки сапожек ощутили твердую землю и поймали опору, но не более.

Боль от крапивы сошла на нет, словно ничего такого и не было, но ладони сатира сами по себе жгли покруче: от них по коже шла ровная волна жара — густого, вязкого.

Заставляющего терять контроль.

Элли сама не поняла, в какой момент возбуждение стало таким сильным, но когда тварь от души приложила шлепком, она ощутила, что становится влажной. Демоны и преисподняя, да такого с ней никогда не случалось! Даже когда ночами она думала о Соле и развлекала сама себя под одеялом.

— Развяжи, я…

Звучало как-то жалко, но Элли было все равно. Эти жесткие руки творили там позади что-то неправильное, потому что нельзя внезапно взять и захотеть, чтобы пальцы сдвинулись чуть ниже, а потом чуть глубже и… Ох!

В лоне вдруг стало жарко. Невыносимо жарко и прекрасно. Жар продвигался толчками вглубь, слегка раздвигая вход, словно в Элли медленно засовывали нитку жемчуга — бусинку за бусинкой, и каждая последующая была крупнее предыдущей.

Она застонала беспомощно и вильнула бедрами, потираясь о древесный ствол и благодаря богов, что непогоды и возраст сделали его гладким и полированным.

А может, этот козлоногий тут всегда всех так вот встречает? Или… Ох. Бусинки скользнули еще глубже и замерли.

Элли приподняла бедра, подставляясь. Ей уже было как-то все равно на то, кто с ней все это проделывает. Стало важно — как. Доселе не испытанные ощущения били в голову, как молодое вино. Даже сильнее. Как приворотная магия.

— Еще, — едва слышно прошептал она и прикусила язык.

Вот же проклятье! Морок! Порча! Не хватало просить сатира о том, чтобы…

Тут она ощутила, как обе ладони разом легли на ягодицы, раздвигая половинки в стороны — сильно, жестко, так что сразу захотелось сжаться обратно, но после кожу обожгло горячим дыханием, а потом чужой язык скользнул по складочкам, мягко, но настойчиво раздвигая лепестки. Поглаживая там, где пряталось кинжально-острое удовольствие. И после, вслед за магическими бусинками проникая глубоко и почти доставая…

Элли застонала и выгнулась. Ощущения были настолько яркими, новыми и сумасшедшими, что все слова провалились куда-то в солнечное сплетение и, кажется, превратились в щекотку.

— Еще…

Ее хватило только на то, чтобы позорно и просяще не заскулить.

Чужой язык вернулся, снова скользнул внутрь, вышел и прижался ниже, там, где было особенно сладко. И Элли, разом потеряв всякий стыд, которого и так было небогато, качнула бедрами навстречу, притираясь и постанывая в такт легким прикосновениям.

— Еще…

Она просила, забывшись, с кем она и как. Забыв про Солара, про то, что ему нужен рог. Тело решало и думало за нее.