– Знаешь, мне странный сон приснился, – прихлебывая из кружки горячий какао, начал я.

– Бом-бом-бом, – громко пробили старые настенные часы.

Мы вздрогнули, а Федя от неожиданности облился какао. За неделю, прожитую в доме, часы били первый раз.

– Чего это они?

– Не знаю, – я встал со стула и подошел к часам. – Интересно, кто их завел? Они же стояли.

– Может, папка?

– Не знаю.

– Или милиционеры.

– Зачем?

– Откуда я знаю? – брат попытался оттереть какао со старой отцовской рубашки. – Не стирается… – растерянно посмотрел на меня.

– Теперь нам хана! Говорил же, не надо нам это какао!

– Не ной, ты вечно ноешь. Сейчас постираем. На солнце быстро высохнет.

Взяли в ванной мыло и пошли на огород: вдоль стены дома стояли большие железные бочки, в них грелась на солнце вода для полива грядок. Стирали, терли мылом, пытаясь убрать предательские коричневые пятна. Повесили мокрую рубашку на бельевой веревке возле подвала.

– Не боись, высохнет, – Федька в свисавшей как ночнушка растянутой отцовской майке сидел на пеньке, – никто и ничего не узнает.

– А если не высохнет?

– Ну… скажем, что случайно, об дерево испачкался.

– Не поверит мамка. А если поверит, получишь, чтобы по деревьям не скакал.

– Это да, – Дядя Федор окончательно сник. – Зря мы сюда приехали.

– А кто нас спрашивал?

– Не могли папке работу в другом месте дать?

– В каком? То-то мамка удивилась, что ему вдруг место директора предложили. Его же все считали странным, а тут бац, и место директора. Оно и понятно, никто не согласился в доме, где психи жили, жить, а папка и рад.

Какао не отстиралось. Пришедшая с работы мать подозрительно принюхалась и осмотрела Дядю Федора.

– Это что? – брезгливо ткнула пальцем в пятно.

– Где? – попытался придуриться Федя.

– В Караганде, – лицо матери потяжелело. – Дурачком решил прикинуться? Купоросник!

Такое слово от матери мы слышали впервые.

– А что такое купоросник? – спросил Федя.

– Издеваешься? – она внезапно пнула Федю в живот.

Брат согнулся, схватившись за живот.

– Придушу! – мать бешено посмотрела на меня.

Я шарахнулся назад. Первый раз видел мать такой. Неужели тоже стала сходить в этом странном доме с ума?

Спалось мне тревожно: снова мучил вчерашний сон: парень целился в мертвого деда-Шпулечника и пятился. Проснулся: по потолку бегали блики, будто поверхность воды, потревоженная брошенным рукой недоумка булыжником. Казалось, что белый оргалит пошел волнами, отражаясь в пожелтевших от сигаретного дыма шторах. Мать все плевалась и обещала заменить шторы, но так до них пока и не добралась.

На чердаке явно кто-то ходил. И все как вчера – тяжелая уверенная поступь тяжелого ходока: протопал к двери, скрипнула дверь. Превозмогая страх, я встал со старого продавленного и протертого дивана, оставшегося от Романиных, и на цыпочках пошел на веранду. Тихо приоткрыл дверь, юркнул на веранду. Прислушался. Слух мой обострился настолько, что я слышал, скрип ступенек приставной лестницы под тяжестью неизвестного. Увидеть, кто спускался по лестнице, мне мешал чулан. Скользнув к входной двери, осторожно, будто боясь, что укусит, я отодвинул засов. Прокрался на крыльцо, ступил босыми ногами на холодную землю, выглянул из-за угла…

От дома в сад не спеша шла высокая фигура в плаще с капюшоном. Плащ очень напоминал плащ из навязчивого ночного кошмара. Нестерпимо захотелось закричать: «Шпулечник!». Словно прочитав мои мысли, фигура резко обернулась…

Я проснулся. Лежал на диване, надо мной склонились сонные родители. За окном светало.

– Блудный, ты чего орешь? – широко зевнул отец. – Кругом же люди спят.

– Сереж, можно понять, – мать приложила к моему лбу прохладную ладонь, – ребенок голову нашел отрезанную, кошмары теперь мучают.