– Чего-чего? Это что за зверь?

– Релаксация-то? Восстанавливаться здесь, значит, будут после нервной работы. Бильярд поставят, бар с напитками, телевизор. Музычка, значит, тихая, на окнах шторы, на стенах картины. Всё как у белых людей.

– Ну, это хорошо, – сказал Виток. – Глядишь, и мы как-нибудь забежим шары погонять.

– Забегайте, забегайте. Только не сюда. Дверь эту заколотят, проломают проход из его кабинета, и всё. Кроме его свиты, никто сюда не попадёт.

– Как это?

– Как два пальца… – Дваждыкентий побарабанил ногтями по столу, взял со стола заявление и подал его Витку.

– Иди к самому. А я уже начал вещи свои собирать. Бумажки вот сортирую, свезу к себе домой, в кладовку. Протоколы, грамоты незаполненные, дипломы всякие… Может, пригодятся кому.

Виток всё не мог уразуметь:

– Так как же это – без профсоюза? Он какое право имеет? Ему-то он, может, не нужен. А нам нужен.

Председатель разведкома ещё почмокал, потом взглянул на Витка.

– Он теперь генерал. Сказал – не нужен, значит, так и будет. Кто его за это высечет? По партийной линии никак, потому что и партии той теперь нет. И министерство ему не указ – у нас теперь частное предприятие. Всё решает собрание акционеров. Вернее, у кого больше акций, тот и решает. А у кого больше акций?

– У кого?

– У совета директоров. А там кто? Мишка… то есть Михал, значит, Алексеич Мигулин, потом главный инженер Павел Викторович Сипягин, главный бухгалтер Нинель Авдеевна Ковальская…

– Ты, Кентич, как на собрании выступаешь. Да знаю я все их должности, имена и отчества. Или ты боишься, что подслушают и донесут, как ты тут непочтительно о начальстве говоришь?

– Чего мне бояться… Хотя ты прав, наверное, – начал побаиваться. Он теперь вроде князя над нами. Нечем его прижимать. Это раньше я мог с ним бодаться. Мог добиваться чего-то. Да он как лицо выборное не особо и чванился. А теперь всё не так. Ты вот по горам шлялся, отстал от жизни-то. Всё не так…

Дваждыкентий посмотрел в окно, постучал ногтями и продолжил:

– Они же где лаской, где смазкой выкупали ваучеры эти, особенно у рабочих. Никто же не понимал, что это такое… А они такую штуку проворачивали: бюджетные деньги из банка сразу не забирали, а по месяцу и больше на счету держали. Как проценты хорошие набегут – они деньги снимают, авансы небольшие выплачивают, а проценты себе на карман. Вот на них и выкупали. Больше ваучеров – больше акций. И теперь – как они хотят, так и решают.

– А Проценко?

– А что Проценко… Они его и так-то еле терпят. Со скрежетом зубовным. Но не провести главного геолога в совет директоров у них бы не получилось. Да только что он один может…

– А ты всё знал и молчал? – осведомился Виток.

– Да не молчал я! С Петром твоим да с тем же Проценко кумекали, как это всё поворачивается не в ту степь. Но не могли же мы уговаривать каждого не продавать им ваучеры. Когда дома кушать нечего, а тебе за какую-то бумажку предлагают чуть ли не месячную получку, как не согласишься… А что насчёт денег – так мы не ревизионная комиссия, не имели никаких прав проверять, когда они приходят и куда уходят. Потом уж разузнали, что эта шайка ренту через банк себе накручивает… А всё равно ничего незаконного в этом нет. Не придумали ещё у нас таких законов.

Морозкин встал из-за стола и пошёл к шкафу. Виток так и стоял на месте, теребя в пальцах своё заявление.

– Иди к шефу. Иди, – роясь на полках, сказал Дваждыкентий. – Вы же с ним когда-то в одной партии работали. Не откажет. А мой век кончился… – Он повернул голову. – Придётся на пенсию уходить. Обратно в маркшейдера он меня не возьмёт, да я и сам многое подзабыл. А на всякие синекуры нужных людей будет пристраивать.