– Второй ребёнок. Я же сказал – двойня.

– Зря утешаете, – сказал я. – Всё равно не так мы сделали. Не надо было этого делать.

– Вот заладил! Я тебе повторяю: хорошо, что ты со своим санзаданием подвернулся. Иначе в Кумору мы точно могли опоздать. Тогда и девчонку бы она не спасла.

И он пошёл в диспетчерскую.

А я закурил и побрёл к калитке. Ничего мне было не понятно. Правду ли говорил Рудницкий? Если правду, тогда, получается, нас всех награждать надо – за выдуманный санрейс, из-за которого хоть одна кроха жива осталась. И, выходит, ни к чему были мои вдохновенные лицедейства.

А если он опять, как тогда в полёте, на ходу придумал индульгенцию для всех нас, для нашей совести? Ведь некогда ему было высчитать, далеко ли бы он улетел в сторону Абчады и когда бы смог прибыть в Кумору. Надо же учесть, сколько времени ушло бы на заправку, какой был ветер: попутный или встречный, да и скорость этого ветра знать. Или он прикинул без вычислений, по опыту? Но как его проверить? Да и стоит ли делать это, если всё произошло так, как произошло, и ничего не изменишь?

Я не знал.

Сзади кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся – Олег, милицейский сержант. «Ещё и с куревом попался», – обречённо подумал я и полез в карман за деньгами.

– Ну что, ветра и солнца брат, как дела? – подмигнул Олег. – Летал куда-то?

– Да нет, вертолёт встречал. А ты всё курильщиков ловишь?

– И это тоже… Да ладно, убери, – отвёл он мою руку с пятёркой. – Вижу, чем-то расстроен. Лежачего не бьют.

И он поспешил дальше.

– Но всё равно – правила никто не отменял, – обернувшись, вдруг сказал Олег. – Если их написали, значит, были причины.

– Может быть, ты и прав, – ответил я.

– Вы всё один да один, – сказала Ирина.

– Привычка, – ответил Кондратьев.

«Возвращение (Полдень, XXII век)»

Бывает, что к кому-то и в двадцать лет неловко обращаться, скажем, «Саша» или даже «Александр» – только по имени-отчеству, настолько старше своего возраста он выглядит, да и держит себя соответственно. А вот инженер-геолог Лисихин, несмотря на приличные уже годы, всё никак не мог стать Виктором Пантелеевичем. Был он невысок, худ, весь жилистый, поджарый, лёгкий в ходьбе и беге. Острый нос, голубые глаза, рыжеватые волосы и короткая бородка. Время почти не меняло его внешность, он был как мальчишка среди погрузневших, солидных ровесников. И все называли его – Виток.

И хорошо ещё, что Виток, а не Витёк, иначе было бы как-то совсем несерьёзно, по-пацански. Так его дома, в небольшом городишке на Рязанщине, звала мать. Она нагрянула к нему в гости через месяц после того, как он приехал в Северо-Майскую экспедицию после окончания института. Один был у неё Виток свет в окошке, побоялась сразу надолго отпустить от себя сына в эту дремучую, холодную Сибирь, вот и решилась на дальний путь, посмотреть, как он устроился. Да только не застала его в посёлке, поскольку молодой специалист срочно был отправлен на полевые работы, которые, хоть и сорвал последние листья с деревьев октябрь, заканчивать было рано. Летом, когда Виток вместе с однокурсниками натирал кирзой мозоли «в лагерях», готовясь к экзамену на военной кафедре, его будущие сослуживцы нашли в горах проявление молибденовой руды, и теперь вся партия, пока не лёг снег, ударно документировала бульдозерные канавы – их в азарте поисков накопали, где надо и не надо. Молибден всё время хитрил, прятался и в руки не давался, но, чтобы не пропали затраченные средства, все, даже заведомо пустые, канавы надо было зарисовать, измерить и отобрать из них пробы. Мать с неделю прожила в экспедиционной заезжке, каждый день заходя в контору справиться, не вернулся ли её Виток. Уехала обратно, так и не дождавшись: дома всё на соседку оставила, душа болела по своей избе, по хозяйству. А когда с морозами партия вернулась наконец в посёлок, Лисихин, с лёгкого языка конторских тёток, стал для всех навечно Витком.