А, Ивнат тогда был уверен, что никто из его ровесников, оставшихся в селе Ачайваям не мог бы их этих нежнейших самых теплых слов придумать или их даже сказать своей девушке, легко облекая свои внутренние чувства, свои ощущения, своё видение мира вот в такие трепетные, вот в такие откровенные слова и эти теперь его завитки выражений любви его и в сами обороты невероятно богатой русской речи…
Поэтому, вероятно никто из нас еще ведь не знает, почему же чукчанки здесь в далеком Ачайваяме так неистово любят всех славянских парней и даже зрелых, и любят они опытных мужиков. Сам Ивнат, даже в бане и, когда служил в армии, и здесь в Ачайваяме внимательно, да и часто в юности ведь присматривался и никому не сознаваясь в своём изучающем взгляде на других, пытаясь увидеть ту их природную или физическую разницу и ничего такого или особенно ведь явно за ними не примечал. У всех хоть славянских и здешних хоть чукчей или хоть у коряк, да у всех здешних мужчин тело ведь абсолютно одинаковое, разве, что рост на пять или десять сантиметров разнятся, да, местные более худые и более поджарые от пришлых, но и одновременно ведь они более жилистые. А у пожилых, приезжих такие округлые животики. У некоторых из них после пивка, а то и после непомерного потребления водочки вырастают к пятидесяти годам такие округлые животики, что они их тогда, будучи юными и молодыми назвали у них настоящей зеркальной болезнью и, долго затем заливисто даже не понимая причину своего веселья хохотали, так как те свои-то давно атрофированные гениталии только в зеркало и могли видеть из-за той их непомерной округлости живота, как у той женщины, что давным-давно на сносях.
И, Ивнат думал, как этот их же круглый как шар живот им не мешает с их женами и с нашими ачайваямскими чукчанками-то и спать-то по ночам, наверное, как рыбы, только бочком, если еще, что и могут по их особой мужской-то части они…
Да, и чукчанки нынешние ачайваямские были ведь не промах. Покуда муж на тракторе в Усть Пахачи ездит, они такие падкие до водочки, приглашали, а то и сами, как и сама красная рыба в их реку шли на её запах, а затем… так вот Ивнат, будучи молодым, не у одной из них и ночевал-то, но стеснялся спросить и, почему же они предпочитают их пришлым и еще славянам. Может это даже впитано их кровью и повелось с тех далеких времен, когда хозяин оленеводческого звена, искал способ обновить кровь не только многочисленного своего оленьего стада, но и обновить кровь рода своих пастухов, чтобы было побольше здоровых наследников и поэтому, любому гостю на ночь в полог подкладывал или свою юную неискушенную жизнью дочь, или своих многочисленных на выбор юных племянниц, а то даже и жену свою, если та могла еще у него рожать, а сам хозяин был стар или немощный из-за этих северных здешних реалий и от самого камчатского времени, которое было неумолимо ко всем к ним. Но умудренный опытом, он понимал, что только сыновья и только его дочери способны держать и содержать весь этот трех или пятитысячный табун оленей и сегодня, и завтра, и больше думая об их завтра он так мудро поступал, не позволяя своей красной крови вырождаться в его малом коллективе. И, всё это для того, чтобы то новое поколение оленеводов было максимально здоровым, было бы именно здесь в далеком Ачайваяме и еще где-то. Это для того, лишь бы род их оленный каждодневно процветал и далеко отсюда на всю Камчатку, а может и до самого Анадыря и даже далее чтобы он ширился.
И поэтому, впитав буквально с молоком своей матери своей и той особой, и древней генетической памятью эти древние их ачайваямские нравы и обычаи Ивнат естественно не считал свои первые опыты с женщинами здесь в родном ему Ачайваяме изменой ей, его любимой, его прекрасной и его такой трепетной. Он, как и все его ровесники это воспринимал как ту первую пробу и как ту его тренировку перед его длинным жизненным забегом и, как учебу перед настоящим на долгие годы его счастливым браком.