Она встала и вышла из комнаты, оставив меня одного.

Я лежал, и мне было очень не по себе. И очень за себя противно. И я ругал мысленно Саньку за его дурацкий совет, из-за которого я помирился с бабушкой, но поссорился с мамой. Может быть, даже на всю жизнь. Возможно, мама уже никогда не будет меня уважать.

Мне хотелось вскочить, прибежать к ней и выложить ей все начистоту, а там будь что будет.

«Хорошо Марине с Лизой, – с завистью думал я про сестер, – спят себе без всяких забот. Никакие авторучки их не волнуют».

Не знаю, как долго я не спал, может быть, даже полночи. И мама, наверное, тоже не спала. Потому что когда она снова вошла в комнату, вид у нее был совсем не сонный.

– Ты не спишь, сын? – шепотом спросила она. И в ее тихом голосе, как мне почудилось, уже не было той холодной строгости, с которой она говорила со мной перед этим.

– Мам, я не сказал тебе… я сказал тебе, что… – начал было я, волнуясь и садясь в кровати.

– Я все поняла, сынок, – остановила она меня. – Я поняла, почему ты так сделал. Ведь ты не покупал таким образом бабушкино хорошее отношение? Ты сделал это ради нее самой. И наверное, ты правильно поступил. Потому что кроме честности есть еще и доброта. А точнее – милосердие. – С этими словами мама обняла меня. От нее так приятно, по-домашнему пахло – ее волосами, ее ночной сорочкой, немножко духами.

– Бабушка и вправду очень старенькая, – снова заговорила она, – и характер у нее изменился, и голова не так хорошо работает. Потому и относиться к ней надо не так, как к здоровым и молодым. Я сама об этом забываю. И ты правильно сделал, сын, что пожалел ее. А теперь спи, сынок.

Мама поцеловала меня и вышла. И я, как по волшебству, как по команде гипнотизера, в ту же секунду заснул. Заснул, наверное, самым счастливым в жизни сном.

Не скажу, что я стал с тех пор врать направо и налево и что я наплевал на свои правила. Нет, я по-прежнему старался говорить правду. По возможности. Но когда бабушка рассказывала мне в третий раз какую-то свою историю, я не говорил ей, что уже слышал это. Я притворялся, будто слышу эту историю впервые, и смеялся в смешных местах, хотя это было уже не так смешно, как в первый раз. А когда она спрашивала с беспокойством, не ел ли я сегодня в школьной столовой, где готовят, вероятно, немытыми руками – я говорил, что не ел. Хотя на самом деле ел. Но к чему ей зря переживать и тревожиться за меня? Ведь не мог же я привести к ней наших школьных поваров, чтобы они показали ей свои мытые руки.

Она успокаивалась и спрашивала задорно:

– Ну, сколько чертей в доме?

– Пятьдесят! – восклицал я весело.

– Пятьдесят один, – смеялась бабушка. – Одного чертенка не посчитал. Вот этого! – И она лохматила своими сухими пальцами мои волосы. И то ли волосы, то ли ее пальцы тихо шелестели, точно стрекозьи крылышки.