– Ты что, белены наелась? – Анька наконец-то подавляет меня, отбрасывает руку и быстренько дверцу захлопывает. – А ну, рассказывай, что случилось? Явно я что-то пропустила, пока пялилась на стражей галактики.

Ни с того ни с сего я вдруг разревелась. Ну, не то чтобы очень, но фонтан из меня брызнул внезапно.

– Лика, – у Аньки и так глаза на выкате, а сейчас и вовсе готовы вывалиться.

Я её напугала. А тут ещё и машину вести, поэтому я, всхлипнув и размазав слёзы по лицу, успокоилась. Цыцнула на себя – мне помогает.

– Сейчас пройдёт, подожди.

– Э-э-э, подруга. Видать старые дрожжи дают неимоверно великий прирост гормонов в организме. А Одинцов хорош, это я тебе как спец говорю.

Анька – дизайнер мужских причёсок. А по-простому – парикмахер. Но сейчас так говорить немодно, особенно, если учитывать, в каком салоне она работает и сколько зашибает. Там именно это и подходит – высокое «дизайнер». Но Анька и впрямь хороша: на выставки ездит, в шоу участвует, мастер-классы проводит. В общем, повышает своё мастерство и держит марку на все двести процентов.

Анька спец по мужикам, ага. Хорош или нет – разбирается. Правда, единственного и неповторимого никак не встретит, поэтому всегда в активном свободном полёте и поиске. Ей по-другому скучно жить, поэтому я её не осуждаю. У Аньки все романы красивые и бурные, но всегда заканчиваются одинаково: она линяет от мужиков, которые на какое-то время становились «любовью всей её жизни».

И зря я Аньку, конечно, братом попрекнула. У подружки часто страдающая сторона как раз мужчины с разбитыми сердцами. Так что ещё неизвестно, кто от кого плакать будет. Хотя из патриотических соображений я всё же поставила бы на Георга.

До моей квартиры мы доехали почти молча: я сосредоточилась на вождении машины, а Анька мудро решила мне не мешать. А дома я вдруг развернула гармонь во всю ширь: порвала все баяны, пока из меня хлестали струи откровения.

Я ей и про восемьдесят дней рассказала, и о том, как Одинцов принял меня в штыки, и о его поползновениях в кинотеатре, и о том, как я чуть не опозорилась.

– Ты что, не могла встать и выйти в туалет?

– Не могла, – кидаю виноватый взгляд на Аньку и краснею. – Зуб даю: он бы за мной выскочил, воспринял бы как сигнал к действию.

– Ой, да ладно, – машет рукой Анька. – Что ты наговариваешь? Твой Одинцов вполне адекватный тип. Характер нордический. Морда лица каменная. Выдержка железная.

– Не наговариваю, – вздыхаю тяжело. – Я всё же женщина. Большинство женщин такое на уровне сигнальной системы чувствуют. Попёрся бы как миленький. И неизвестно, чем бы это закончилось. Я не уверена, что смогла бы устоять. И потом… я жутко стеснялась.

Я снова краснею, Анька хмыкает почти весело.

– Знаешь, что мне кажется?

Она складывает губы трубочкой и делает несколько шажочков в одну сторону, а потом в другую. При этом её указательный палец торчит вверх почти неприлично, как средний. Волосы в пучок, на нос – очки в толстой оправе – и занудная училка готова. Такая, из разряда противных старых дев, которые всех всегда ненавидят. Анька не такая, конечно, но когда она начинает умничать, невольно в груди раздражение поднимается и хочется её треснуть, чтобы лицо попроще сделала.

– Вы застряли во времени. Для всех десять лет прошли. Для него прошли, для тебя, а для вас вместе – нет. Ты осталась восемнадцатилетней девственницей, что стесняется при красивом мальчике в туалет сходить. Он остался двадцатидвухлетним оболтусом, что – уверена – впервые втрескался по-настоящему.

– Да какой там втрескался, – вздыхаю и пытаюсь не разреветься заново. – Он даже не вспомнил, что ночью делал. А если и помнил, то поиграл в любовь на одну ночь – и чао.