Через некоторое время Малышева снова начал одолевать сон, но прилечь так и не удалось, потому что неожиданно явилась переводчица и повела его на очередной допрос.

Войдя в кабинет, он сразу же почувствовал, что в отношении к нему произошло какое-то изменение к худшему, потому что сидевшие там уже не только не улыбались, но и старались на него не смотреть.

«Ясно: тех, кто принципиально не желает пути на сделки с совестью, здесь не любят…» – с неприятным чувством подумал он.

– Откуда вы прилетели в Лондон? – начал допрос тучный представитель Хоум – Офиса.

– Из Москвы.

– И когда вылетели?

– В восемнадцать пятьдесят пять по-московскому времени, или в пятнадцать пятьдесят пять по-вашему.

– А прилетели?

– В девятнадцать сорок пять по-местному.

– Сколько часов вы находились в полёте?

– Три часа пятьдесят минут, – ответил Малышев, и насмешливо подумал: «Допрос с психологическим уклоном проводит, но так примитивно, словно перед ним сидит какой-нибудь первоклассник, который о простейшей арифметике знает только понаслышке.»

– Какого числа вы вылетели из Москвы?

– Четырнадцатого.

– А прилетели в Лондон?

– Тоже четырнадцатого.

– В какой день недели вы вылетели?

– В воскресенье.

– А прилетели?

– Сегодня вылетел, сегодня и прилетел, то есть тоже в воскресенье.

«Мне уже кажется, что это допрос вовсе не с психологическим уклоном, а скорее с идиотским… – подумал Малышев с нарастающим раздражением. – Его послушать, так я вполне мог лететь до этого Лондона несколько суток, словно по пути самолёт провалился в какое-то иное временное пространство…»

– Вы выезжали со своим паспортом или поддельным?

– Со своим, конечно.

– Но ведь вы сказали, что преследование происходило со стороны силовых структур, а поэтому непонятно, как это они могли вас так просто выпустить из страны? – недоверчиво усмехнулся представитель.

– Потому что невыездными у нас становятся только после признания вины судом, – со знанием дела ответил Малышев. – Но так как я никакого преступления не совершал, то у них не было законного основания предъявить мне обвинение, довести дело до суда и ограничить выезд.

Тот возражать не стал, но было видно, что доводы Малышева его почему-то не убедили.

– У вас есть семья?

– В настоящее время я одинок. С женой развёлся три года назад, а сын, которому пятнадцать лет, живёт с ней, но отношения с ним поддерживаю.

– А ему угрожали?

– Нет, только мне по телефону намекали, что если я не уймусь, то и ему не поздоровится.

– Значит, опасность для его жизни тоже существует, – сделал вывод представитель. – Почему же тогда вы не забрали его с собой?

– Ну… это не так просто, – растерялся Малышев.– Я пытался на эту тему говорить с бывшей женой, но она такой крик подняла, что от своей затем пришлось отказаться.

– Если бы вас действительно преследовали, и сыну угрожала опасность, то вы не остановились бы ни перед чем, – возразил тот с плохо скрытым торжеством.

«Радуется, гад, что нашёл повод усомниться в правдивости моих слов! – подумал задетый за живое Малышев. – Но пытаться что-то объяснить бесполезно, потому что после отказа сотрудничать отношение ко мне стало явно предвзятым!»

– Вы когда-нибудь принимали участие в чеченской войне? – продолжал расспрашивать представитель.

– Да, в первой и во второй.

– В качестве кого?

– Командира разведроты.

– Вы считаете, что Россия поступила правильно, развязав эту войну?

– Во время своей первой командировки я считал, что нет, – откровенно признался Малышев. – Но потом пришёл к твёрдому убеждению, что это был единственно верный выход, потому что в противном случае там возник бы центр международного терроризма.