– Я просто хочу сказать, что жить здесь без друзей, только с мамой и бабушкой… Это чересчур.

– И с сестрой, – говорю я так тихо, что едва слышу собственный голос. Тихо, как тихая азиатская девушка. – Я тоже здесь.

Я вижу, что Сэм готова вспылить. Но мои слова останавливают ее, напряжение уходит.

– Да.

Всего одно маленькое слово, она произносит его мягко, и мое сердце раскрывается, переполняется теплом, которое разливается по всему телу, от кончиков ног до кончиков пальцев на руках.

– Да, – вторю я. И уже почти готова рассказать ей о тигре, который мне то ли приснился, то ли привиделся.

В это мгновение внизу распахивается входная дверь. Бабушка вернулась.

Хальмони шумно отворяет дверь: «Здравствуйте, мои девочки! Мои девочки приехали проведать меня!»

Ее голос разносится по всему дому и долетает до нашей спальни, и я с грохотом бегу вниз по старой лестнице к ней навстречу.

Бабушка тоньше, чем была, когда я видела ее в последний раз. Ее пестрая шелковая туника и белые штаны висят на ней свободнее, чем обычно. Ее кулон с жемчужиной лежит в U-образной ямке между ключицами глубже, чем раньше.

Но выглядит она, как всегда, эффектно: ярко-красные губы, черные как смоль завитые волосы. Она несет четыре больших пакета, доверху набитых продуктами.

Мама в бабушкиной пижаме уже ворчит у двери:

– Почему тебя не было дома? Почему ты не брала трубку? Помнишь, я сказала тебе, что мы будем к шести? Мы торчали под дверью! И зачем ты накупила столько еды? Слишком много еды!

Бабушка смеется.

– Ой, дочка, какая ты любопытная! – говорит она, вручая маме сумки с продуктами и свою сумочку, поддельный Louis Vuitton, словно мама ее дворецкий.

Мама хмурится, но прежде, чем успевает возразить, бабушка замечает меня и раскрывает объятия.

– Лили Бин!

Хальмони вся светится, я даже не знала, что кто-то может радоваться чему-то так сильно. Я бегу по коридору и падаю в ее объятия, впитывая ее любовь.

– Осторожно, – мама ставит бабушкины сумки на кухонный стол. – Не свали свою бабушку.

Бабушка крепко прижимает меня к себе и успокаивает маму через мою голову.

– Тише, юная леди. По крайней мере, Лили любит меня.

Мама вздыхает.

– Я тебя люблю. Поэтому мы здесь.

Бабушка игнорирует ее слова. Она берет меня за плечи и отстраняется, чтобы рассмотреть, расплываясь в улыбке, когда замечает свою пижаму.

– Ты только взгляни на себя. Ты – моя маленькая копия! Такая хорошенькая. Такая яркая.

Я смеюсь.

– Яркая? – это Сэм, а не я, взяла себе пижаму с блестками.

– Как солнышко, – подмигивает бабушка. Бабушка – единственный человек на земле, на которого моя невидимость не действует. Она всегда смотрит мне прямо в сердце.

– Хальмони, – говорю я, и сердце ёкает при мысли о тигре, – мне надо кое-что тебе рассказать.

Но появляется Сэм, она беззвучно спускается по скрипучей лестнице и останавливается в дверях кухни.

– И моя луна, – говорит бабушка, подходя к Сэм, чтобы обнять ее.

Сэм застывает в объятиях бабушки, но через мгновение расслабляется, приникая к ней, вдыхая ее аромат. Бабушке невозможно сопротивляться. Все равно как силе притяжения Земли.

Бабушка отступает назад и проводит рукой по белой пряди Сэм.

– Какие у тебя красивые волосы.

– Нет, – говорит мама. – Пожалуйста, не поощряй ее. Это неестественно.

Сэм злобно смотрит на маму, а бабушка крутит прядь в руках.

– В нашей семье такое бывает. Как у меня в детстве, – говорит она, подмигивая мне и Сэм.

В мамином голосе слышится напряжение.

– Выбеленная прядь не генетическая особенность.

Бабушка даже не смотрит на нее.

– И такая модная. Сэм похожа на рок-звезду.

Сэм расплывается в улыбке. Мама тяжко вздыхает.