Смещенность, неточность точек зрения в системе романа часто ощущается не только в стиле речи, но и в стиле, характере восприятия. Вот еще распространенная сцена в деревенской прозе – герой, залюбовавшийся природой. Причем любование это относится не только к стосковавшемуся по природной естественности горожанину, но и к постоянному деревенскому жителю. Явная ошибка, смещение восприятия. Автор передоверяет гимн природе и деревенской жизни, который ему хочется исполнить, своему герою, – для него же эта жизнь повседневна, у него ослаблена острота эстетического отношения, потому что он видит не замечательную декорацию, а свое рабочее, привычное место. Для того чтобы он заметил природу, должно пропасть ощущение привычности, но и тогда он едва ли скажет о ней теми речистыми словами, которые ему навязывают писатели. Вероятно, он просто увидит едва ли не впервые «звездочку, и небо, и лес», как их впервые увидел заблудившийся и охваченный смертельным страхом Иван Африканович.

Уверен, что многое из того, что сейчас в критических спорах стоит в одном ряду с повестью «Привычное дело», в перспективе литературной истории будет выглядеть лишь как фон, на котором она возникла и, оттолкнувшись от которого, превратилась в своего рода классику. Она погружена в суть явления, самим названием давая главное понятие, если не сказать символ, для истолкования современной литературы о деревне, характера человека, его отношения к жизни, – «привычное дело».

Как, пожалуй, никто другой, Белов умеет быть глубоким и точным по отношению к своему герою, от которого в то же время он в состоянии себя отделить, делая необходимый для оценки и такой трудный шаг в сторону. Напомню, как начинается «Привычное дело» – с монолога героя, который, подвыпивши и оставшись один на один с лошадью, ведет с ней задушевный разговор. Здесь – воспринимаемая слухом, не только по слову, но по интонации достоверная, слышимая вологодская речь.

Огромный – в несколько страниц – монолог героя рассекают краткие, противостоящие ему стилистически авторские реплики. Персонаж ничего не объясняет – он живет и говорит так, как он привык, не ощущая на себе постороннего, наблюдающего взгляда и не работая на предполагаемого зрителя, как нередко случается. Автор тоже не вмешивается в эту жизнь, не перебивает рассказ излишним комментарием, но лишь дополняет его таким образом, чтобы взгляд изнутри сочетался с изображением, увиденным глазами объективного повествователя.

С первой же авторской реплики устанавливаются именно такие отношения его с героем. Сумбурная, неизвестно когда начавшаяся и едва ли рассчитанная на скорое завершение колоритная речь Ивана Африкановича, обращенная к какому-то неизвестному нам Пармену (кличка лошади), приводит в полное недоумение раскрывшего книгу читателя. Белов позволяет ей длиться ровно столько, чтобы читатель успел в полной мере проникнуться чувством собственного недоумения и ощущением необычности встретившегося ему человека, а затем прерывает ее всего лишь несколькими словами: «Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи».

После этих слов монолог возобновится и уже долго будет продолжаться, не прерываясь ни малейшим авторским вмешательством. Оно пока что не нужно. Пусть только что начавшееся знакомство читателя с персонажем состоится без посредников, а свою задачу автор исполнил: всего пять-шесть слов понадобилось ему, чтобы разъяснить ситуацию и определить на дальнейшее свою роль в этой истории. Первой же, такой простой, стилистически не окрашенной фразой, в самой простоте которой – резкий контраст к речевой экзотике Ивана Африкановича, автор предупредил, что он не только не вмешивается в поступки и слова героя, но и не смешивает себя с ним. На редкость определенная по своей объективной отстраненности позиция в деревенской прозе, где автор часто так и не может решиться на окончательный выбор между эпическим, безличным повествованием и сказовой формой, подстраивающейся под речь героя.