– Может, и хорошо, что я решила двигаться вперед, – заметила я однажды вечером за тарелкой лазаньи с хрустящим чесночным хлебом.

– Хорошо для кого? – буркнул папа. – Для меня? Для тебя? Или для Лох-Харриса?

Предстояло еще упаковать коллекцию стеклянных пресс-папье Мака, поэтому, заварив себе крепкий чай, я собрала волю в кулак и взялась за дело.

При жизни Мак ревностно оберегал свои сокровища, расставляя причудливые шары на полках в гостевой спальне, словно музейные экспонаты. Я по очереди разглядывала их, прежде чем завернуть в коричневую бумагу и аккуратно опустить в картонную коробку, которую обещала забрать Лоис.

Через пару дней после похорон сестра Мака вызвалась помочь с его вещами. «Не заниматься же тебе всем этим в одиночку», – заявила она и вихрем примчалась из Файфа, предусмотрительно захватив с собой свежеиспеченные булочки для подкрепления сил. Мы быстро упаковали клюшки для гольфа, блокноты и книги Мака, после чего перешли к одежде.

– Может, хочешь оставить что-нибудь себе? – предложила я, устало откинув стянутые в хвост волосы.

Лоис просмотрела вещи, сваленные на кровати в гостевой комнате: повседневные рубашки в клетку, яркие галстуки, перевившиеся рукавами разношерстные джемперы.

– Пожалуй, возьму запонки с кельтским крестом.

Она потерянным взглядом обвела громоздящиеся на полках пресс-папье.

– Если не возражаешь, я бы взяла вон то нефритовое с синим. Мак называл его Нептуном. Говорил, оно напоминает море.

– Надо же, не знала.

Хотя чему удивляться. На самом деле я слишком многого не знала о Маке.

Лоис, от которой не ускользнуло двойное значение моих слов, неловко пожала плечами.

– Выбери что-нибудь себе, если хочешь, а остальное упакуем для магазина подержанных вещей.

Неуверенная, стоит ли вообще что-то сохранять, я окинула взглядом галстуки, накрахмаленные рубашки, идеально скроенные пиджаки. Затем, вопреки здравому смыслу, взяла шелковый галстук стального цвета – тот самый, который был на Маке в день нашей первой встречи.

Материал скользил в пальцах. На мгновение я замерла, вспоминая, как он гармонировал с оттенком глаз Мака, мешая мне сосредоточиться на интервью…

Я отложила галстук в сторону.

– Возьму его.

Именно тогда Лоис предприняла очередную храбрую попытку завести речь о деньгах Мака.

– Пожалуйста, – взмолилась я, схватив одну из рубашек-поло. – Сколько можно повторять: я их не приму.

Лоис с неохотой оставила тему, хотя по ее лицу читалось, что так просто она не сдастся.

На следующее утро после завтрака Лоис уехала домой, предварительно заключив меня в объятия и пообещав отзвониться вечером. Стоя под переменчивым апрельским небом, я смотрела, как мятно-зеленая «хонда-цивик» исчезает из вида за цепочкой деревьев.

Лоис заверила, что будет часто звонить, дабы убедиться, все ли у меня хорошо – по крайней мере, насколько это возможно, учитывая обстоятельства. Все-таки не каждый день твой жених умирает верхом на бывшей. Я оценила ее беспокойство, однако воздержалась от каких-либо твердых договоренностей о новой встрече, во всяком случае, на ближайшее время.

Она слишком напоминала мне Мака.

Мысленно встряхнувшись, я вновь сосредоточила внимание на пресс-папье и заклеила коробку широкой полосой скотча. Затем немного посидела на ковре в гостиной, каждой клеточкой впитывая безмолвие дома.

Наконец тишина стала чересчур тягостной. Я взяла телефон и подошла к окну в дальнем конце комнаты. Между верхушками деревьев проглядывали клочки бледно-голубого неба, вдалеке мягко плескалось о берег озеро.

Когда из динамика загремел американский рок 1970-х годов, я представила, как мы с Маком в очередной раз спорим насчет моих предпочтений в музыке – и громкости, на которой я ее слушала.